Ханна Кент - Темная вода

Нэнс зажмурилась, напрягаясь всем телом на каждом ухабе. Когда она вновь открыла глаза, городская грязь и сутолока исчезли — они выехали на старый почтовый тракт, петляющий между каменистых и поросших травой холмов, в благословенном отдалении от застилающих горизонт лесов, озер и гудящего многолюдья Килларни. Мужчины вышли на поля — сажать в лунки картофельные глазки; картофель, посаженный раньше, уже тянул из земли свои ростки. Мир наконец-то расцвел. Канавы пестрели звездочками собачьей фиалки и желтым утесником, осот, одуванчик, сердечник разбежались по полям. Одинокие кусты боярышника, таинственно вздымавшиеся среди пашни, покрылись творожными сгустками соцветий. Сердце трепетало при виде облитых белым крон, гудящих от пчел.

В положенный срок наступит канун мая, подумала Нэнс. И стала представлять себе, как люди в долине станут рвать желтые цветы, вобравшие в себя солнце, — собирать первоцветы, купальницы и лютики, натирать ими вымя коров, чтоб жирнее было молоко, сыпать их на порог и ступени своих жилищ, преграждая путь неведомому, дабы не просочилось оно в привычный, ведомый мир, дабы закрыли цветы все щели, сквозь которые удача могла бы покинуть дом в ночь костров Белтайна .

От Килларни до Трали — двадцать миль; от долины — тридцать. Даже в молодые годы у Нэнс, привычной к долгим пешим переходам, дорога заняла бы целый день — от рассвета до заката.

Смеркалось. Дневные звуки стали глуше, и к голосу кукушки в темнеющей дали присоединился стрекот сверчков. Нора тихонько заплакала. Телега подпрыгивала на ухабах, и наручники звякали на кистях рук.

Господь с нами, думала Нэнс. Он здесь, рядом. Я все еще различаю его.

Мэри сидела на полу узкой камеры в полицейском участке Килларни, уткнувшись головой в угол каменной стены, и щипала себе руку. С того времени, как полицейский вывел ее из хижины Пег О’Шей, руки у Мэри тряслись и, чтобы унять дрожь, Мэри привыкла себя щипать.

Болела голова. Девочка проплакала две первые ночи; закрыв лицо руками, все еще испачканными речным илом, она плакала и плакала, пока не вспухли глаза и не одолела усталость. Полицейского, который вел допрос, казалось, смутило столь явное проявление горя. Он дал Мэри свой носовой платок и терпеливо ждал, когда она сможет отвечать.

Но теперь слезы высохли, и плакать больше Мэри не могла. Она взглянула на скомканный платок у себя на коленях и приложила его к лицу. Платок еще хранил запах покупного мыла и курева. Темнело. Маленькое квадратное оконце камеры было под самым потолком, и весь день Мэри следила за пятном солнечного света на стене, завороженная медленным его перемещением. Она закрыла глаза. Со двора полицейского участка доносились мужские голоса, а затем за дверью послышались шаги, гулким эхом отдававшиеся в тюремном коридоре.

Мэри вдруг услышала звяканье отпираемого замка; она ждала, что в камеру опять войдет полицейский, и удивилась, увидев знакомое лицо.

Прежде чем заговорить, отец Хили дождался, пока дверь запрут вновь.

— Добрый день, Мэри Клиффорд.

— Отец…

Священник поискал глазами, куда бы сесть, но не увидев ничего, кроме голого каменного пола, приблизился к Мэри и сел подле нее на корточки.

— Скверное дело…

— Да, отец.

Он помолчал.

— Я слышал, ты дала показания под присягой.

Мэри, кивнув, подтянула к груди коленки. Она стеснялась своих грязных ног, испачканного подола юбки.

— У меня хорошие новости. Королевский обвинитель собирается сделать тебя главной свидетельницей.

Мэри охватила паника — от страха у нее даже во рту пересохло.

— Главной свидетельницей?

— Ты понимаешь, что это означает?

— Нет, отец.

— Это означает, что с тебя хотят снять обвинение в предумышленном убийстве, если ты станешь свидетельницей. Если ты расскажешь суду — присяжным и судье — о том, что ты видела. И что делала.

— Я не желала ему смерти, отец. — Она бросила взгляд вниз — на носовой платок в ее руках, на крохотные синяки на внутренней стороне запястий.

— Взгляни на меня, Мэри. — Лицо отца Хили было серьезным и хмурым. — Все, что тебе понадобится, — это присягнуть и рассказать суду то, что ты говорила полицейским. Сведения, в правдивости которых ты уже поклялась. И постараться как можно лучше ответить на вопросы.

Мэри лишь моргала, глядя на него.

— Если ты будешь свидетельницей, обвинение с тебя будет снято. Понимаешь? Ты сможешь вернуться домой, к отцу с матерью.

— Меня не повесят?

— Нет, тебя не повесят.

— А Нору? Нэнс? Их повесят?

— Сегодня их отправили в Беллималлен. — Священник шевельнулся, перенося вес на другую ногу и поддергивая брюки. — Ты понимаешь, что Михял Келлигер не был эльфом, ведь так, Мэри? Это был просто маленький мальчик, страдавший слабоумием, и жертвой он стал вовсе не фэйри, а невежества собственной бабки и ее знакомой старухи. И был он ими не изгнан, а убит . Это тебе понятно?

Мэри стиснула зубы, борясь с внезапно подступившими слезами. Она кивнула.

Отец Хили, понизив голос, продолжал:

— Бог уберег тебя, Мэри. Но преступление, совершенное Норой Лихи и Нэнс Роух, должно послужить тебе уроком. Молись за души их и за душу убиенного Михяла Келлигера.

— А смогу я уйти в Аннамор?

Отец Хили, болезненно поморщившись, встал.

— Ты оттуда родом? — Он потер затекшую ногу. — Только после окончания следствия. Ты поедешь со мной в Трали. Королевский обвинитель и стряпчие захотят пообщаться с тобой. Тебе есть где остановиться в этом городе? Какие-нибудь родственники?

Мэри покачала головой.

Помедлив, священник сказал:

— Я подумаю, что можно будет сделать, чтоб помочь тебе в этом. Найти место, где ты могла бы жить и питаться в уплату за твою работу в течение нескольких месяцев. А когда все окончится, тебя отпустят и ты будешь свободна. Поняла?

— Спасибо, отец.

Отвернувшись, он громко постучал в дверь, и тут же раздался топот сапог. Когда ключ в замке повернулся, отец Хили опять взглянул на Мэри:

— Благодари Господа Бога, девочка. Только Его милость спасла тебя. За тобой я приеду завтра.

И он исчез.

Мэри глядела на грязные свои руки. Сердце ее колотилось. Я свободна, думала она, ожидая, что вскоре наступит облегчение.

Но оно не наступало, Мэри так и сидела, щипля себя за кожу.

Как отщипывают корку, чтобы выпустить дьявола.

До Трали они добрались уже в сумерках. Нэнс съежилась, вжавшись в сиденье, при виде города, такого кипучего, делового, с нарядными домами на набережной. Почтовые дилижансы с едущими стоймя джентльменами громыхали по мостовой среди толп прислуги, торговцев и неизбежных попрошаек. Вдова была безучастна и лишь изредка поворачивала голову, чтобы поглядеть на город. Лишь когда их подвезли к каменным воротам Беллималена, она впервые глянула на Нэнс, и во взгляде ее был ужас.