Иван Франко - Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Мне сорок лет, мой век не весь прожит,
меня пустая не влекла мамона {41} .
Ужели же прошел я свой зенит,
к закату стал спускаться неуклонно?

О племя бедное, как плох на вид
твой плод! Им похваляться — нет резона.
Куда как скоро твой померк болид,
взять не успев могучего разгона!

Стыд и позор — да нечем пособить!
И лошадь не потянет через силу.
Пускай могли гиганты петь, творить,

могли бороться, тешиться, любить
и в восемьдесят лет, — а нам в могилу
дано под сорок голову клонить.

Ходят ветры по краю,
как хозяин счастливый,
колосочки качая
на желтеющей ниве.

Бьют колосья поклоны:
«Дайте вёдро нам, братцы,
чтобы нам без урона
до Петра продержаться {42} .

Чтобы грады и грозы
стороной проносило,
чтоб холодным и поздним
ливнем нас не побило.

Чтобы тучами злыми
мошкаре не роиться —
пусть питаются ими
перелетные птицы.

Дайте зреть, наливаться,
изогнуться дугою,
чтоб серпам разгуляться,
чтобы песня — рекою.

Пусть для жатвы повсюду
устоится погода,
чтобы сельскому люду
позабыть про невзгоды».

Ходят ветры по краю,
как хозяин счастливый,
колосочки качая
на желтеющей ниве:

«Только дайте нам сроку —
будет вёдро для хлеба,
будет бедным дар с неба,
только мало в том проку!

Ни холодным, ни поздним
ливнем вас не побило,
злые грады и грозы
стороной проносило.

Мошкару поклевали
перелетные птицы;
но опять набежали
три врага поживиться.

На кого ни наткнутся —
хоть протягивай ноги;
ведь враги те зовутся —
долг, корчма и налоги.

И ползут они в хаты,
будто запах могильный, —
мы врагов тех проклятых
уничтожить бессильны!»

Внизу, у гор, село лежит,
по-над селом туман дрожит,
а на взгорье, вся черна,
кузня старая видна,

И кузнец в той кузне клеплет
и в душе надежду теплит,
он все клеплет и поет
и народ к себе зовет:

«Эй, сюда, из хат и с поля!
Здесь куется ваша доля.
Выбирайтесь на простор,
из тумана к высям гор!»

А мгла-туман качается,
но-над селом сгущается,
на полях встает стеной,
чтобы путь затмить людской.

Чтобы людям стежки торной
не найти к вершине горной,
к этой, кузне, где, куют
им оружье вместо пут.

Ой, идут, идут туманы
над днестровскими лугами,
как полки под знаменами,
перед войском — атаманы.

Трубы к бою не скликают,
не звенят стальные брони,
только хмурость навевают,
вербы низко ветви клонят.

Только в мути тонут села
и, томя игрой пустою,
дума — нищий невеселый —
ходит по миру с сумою.

Над широкою рекою
на скале крутой сижу
и, в мечтанья погруженный,
в воду быструю гляжу.
Валом волны, валом волны
плещут, мечутся, блестят,
вербы, их листвой ласкают
и на солнце шелестят.

Тихо из-за поворота
плот выходит за волной,
свежей зеленью обвитый,
пляшет, пляшет, как живой.
Руль тихонько волны режет,
не скрежещет, не скрипит;
рулевой, как на картинке
нарисованный, стоит.

Кто-то на плоту играет,
песня громкая слышна,
и давно полны стаканы
ароматного вина.
Блещут очи молодые,
шутки, смех и шутки вновь…
Смех и песни. Здесь пируют
Радость, Красота, Любовь.

Я взглянул, и вздох тяжелый
поднимает грудь мою.
О мечты мои былые,
узнаю вас, узнаю!
Я вас часто с криком боли,
со слезами догонял, —
но, увы, на плот веселый
я ни разу не попал.

Нет, теперь уже за вами
я не брошусь больше вслед!
Молодых пускай отныне
радует мечтаний свет!
Смех, и музыку, и песни
слышу, сидя на скале;
вот исчез за поворотом
плот, сияющий во мгле.

Погружен опять в мечтанья,
я гляжу на быстрину,
вижу ласковые руки
сквозь летящую волну…
Вижу я лебяжью шею,
юного лица овал…
Ах! Ведь я ее когда-то
в упоенье целовал.

Вот она, она, чей образ
стихнуть грусти не дает!
Бедное былое счастье
до сих пор во мне живет!
Смято! Стоптано! И в воду
вне себя кидаюсь я —
уловить хоть призрак счастья…
Но мертва мечта моя.

В дремоте сёла. За окном
веселый луч играет,
но тянет с поля холодком —
все осень предвещает.

Темно-зеленые сады
стряхнули груз богатый,
и вербы гнутся у воды,
и молча дремлют хаты.

Речушка сонная, течет
холодною струею,
и все плетни и берега
забиты коноплею.

Снопы, и скирды, и стога —
как башни у дороги,
стоят и берегут село
от горя и тревоги.

Вот пахарь в поле за сохой
идет, как будто дремлет,
и под озимые хлеба
распахивает землю.

Коровы, лежа на жнивье,
жуют траву сырую;
пекут картошку пастухи
и у костра пируют.

Еще не стонет черный лес
осенним, долгим стоном,
еще стрелою ласточка
летает над загоном.

Вокруг покой и тишина,
как будто дремлет море, —
и кажется: глубоким сном
уснуло злое горе.

…О, не буди его дождем,
холодным ливнем, туча;
и ты, осенний ветер, спи,
набегами не мучай!

Пусть отдохнет усталый люд,
забудется на время
и сбросит с наболевших плеч
забот и горя бремя!

Пусть он, страдая целый год,
как вол, — трудясь от века,
хоть раз почувствует в себе
живого человека.

И пусть, как жемчуг, для него
заблещет на свободе,
хоть часть святой поэзии,
что разлилась в природе!

Слыхал ли ты, как вожаки
медведя учат пляске?
Сначала на железный лист
поставят без опаски.

И под железом тем огонь
потом разводят малый,
а скрипкой бередят в душе
стремленье к идеалу.

Медведь ревет, как будто страсть
в груди мохнатой тлеет,
а пятки голые огонь
все жарче снизу греет.

Ревет медведь, звенит струна;
насквозь его прогрело,
он поднимает на дыбы
Свое большое тело.