Юлия Андреева - Метресса фаворита. Плеть государева

— М-да. Чем дальше в лес... — Псковитинов махнул рукой. — Ну, что же тут попишешь, чувствую, полетят нынче головы, а что поделаешь, такое дело, как подложные документы, невозможно замять. Да и обвиняемые в убийстве у нас участи своей заждались.

— В Сенат будете представлять? — Старший Корытников сжался на своём месте, обхватив себя руками, точно ему вдруг сделалось невыносимо холодно.

— А куда денешься? — Псковитинов почесал затылок. — Вы, чай, лучше меня знаете, что, коли число обвиняемых по делу превышает девять человек, на местах его рассматривать никак нельзя. Подготовим документы в Сенат, честь по чести. Сенат вынесет свой приговор, представит его на рассмотрение в Кабинет министров и далее на подпись к государю. Только после Высочайшей конфирмации приговор обретает необратимую юридическую силу и возвращается обратно в Сенат, который контролирует надлежащее его исполнение.

— Если до государя дойдёт, что граф Аракчеев участвовал в подделке документов! — Пётр Агафонович присвистнул.

— Даже если не участвовал напрямую. Но ведь, судя по всему, был нарушен имперский протокол, составленный и учреждённый ещё Петром Великим, согласно которому с государем императором могли общаться только лица, приписанные к первым четырём классам Табели о рангах...

— Но государь мог не знать, что Минкина крепостная. Он спросил у неё что-то, она не посмела промолчать. — Корытников был подавлен.

— Государь волен обращаться к кому изволит, но, принимая его у себя дома, граф Аракчеев должен был как-то представить ему Настасью. Следовательно, представил Шумской. «Губернские ведомости» неоднократно писали о визитах его императорского величества и о подарках, которые он дарил графской экономке. Если оказывал знаки внимания, да ещё и при всём честном народе, стало быть, знал, что дарит дворянке Шуйской, а Аракчеев не посчитал нужным упредить его величество об ошибке.

— М-да... — Пётр Агафонович выглядел разом постаревшим. — Если хотя бы половина того, что говорят о его сиятельстве, правда, он ни за что не помилует людей, доведших до сведения государя о таком его преступлении.

— Так уж не помилует?! А законы на что? Он же у нас первый законник в губернии, — невесело рассмеялся Псковитинов.

— Аракчеев однажды уже потерял всё, причём из-за любви к своему брату. Андрей Андреевич проштрафился, не уберёг, понимаете ли, охраняемое его полком здание арсенала. Собственно, дело, насколько я знаю, можно было хотя бы попытаться замять. Вы не слышали? В общем, в столичном артиллерийском арсенале хранилась старинная колесница для артиллерийского штандарта. Не знаю, может быть, и сейчас хранится. Грешен, не выяснял. Роскошная, обитая бархатом и украшенная золотым галуном и кистями. Ночью какой-то мерзавец пробрался в арсенал и срезал золотые кисти и галун. На следующий день обнаружилась покража, а в карауле, как я уже докладывал, как раз стояли люди Андрея Андреевича. Император же Павел Петрович, как известно, требовал докладывать ему обо всех происшествиях без исключения, Аракчеев был комендантом Санкт-Петербурга, ему по должности предписывалось сей доклад и произвесть. А что после такого доклада? Под суд. Но Алексей Андреевич, вишь, ты, вроде и солдафон, и дуболом, а не устоял, и братскую вину на кого-то другого перевёл, а того быстренько со службы погнал. Я бы на его месте просто кисти другие по— быстрому заказал. Ну, тут, должно быть, уже огласка приключилась. В общем, о его том неблаговидном поступке как-то узнал Павел Петрович да без объяснений погнал его сиятельство со службы, так что он, бедолага, как вылетел из Петербурга, так и летел почти без памяти до самого своего Грузино, где и предстояло ему оставаться, пока жареный рак на горе не свистнет. Правда, изгнание недолгим оказалось, помер Павел I, а при Александре Павловиче Аракчеева возвернули. И то, потому что новый государь привык Алексея Андреевича другом считать. Друзьями они и были, и, насколько я знаю, друзьями и остаются.

В общем, если хотите моё мнение, за себя Аракчеев мстить не станет. Чего не скажу о его прислужниках.

«Любезный друг, несколько часов, как я получил письмо твоё и печальное известие об ужасном происшествии, поразившем тебя. Сердце моё чувствует всё то, что твоё должно ощущать. Жаль мне свыше всякого изречения твоего чувствительного сердца. Но, друг мой, отчаяние есть грех перед Богом. Предайся слепо Его святой воле. Ты мне пишешь, что хочешь удалиться из Грузина, но не знаешь, куда ехать. Приезжай ко мне: у тебя нет друга, который бы тебя искреннее любил. Но заклинаю тебя всем, что есть святого, вспомни отечество, сколь служба твоя ему полезна и, могу сказать, необходима, а с отечеством и я неразлучен. Прощай, не покидай друга, верного тебе друга», — написал император Александр Павлович своему другу Аракчееву 22 сентября в ответ на присланное из Грузино известие о смерти Шумской. Его императорское величество соизволил ответить в тот же день. Передав письмо секретарю, с пожеланием доставить как можно быстрее адресату, после чего император написал другое — архимандриту Фотию. Последнего Александр Павлович просил как-нибудь отвлечь Алексея Андреевича от печальных мыслей, как минимум пригласить пожить в Юрьевском монастыре. Безусловно, его величество был прав, постоянно находиться там, где была убита любимая женщина, слышать за спиной шёпот прислуги, среди которой, возможно, оставались ещё до сих пор невыявленные участники убийства Анастасии. Всё это было невыносимо для Аракчеева.

Если не имеющий отношения не к Минкиной, не к Аракчееву Псковитинов поспешил поскорее покинуть это место, можно было представить, каково там было находиться самому графу. В то же время император поручал генералу Петру Андреевичу Клейнмихелю возглавить следствие, дабы вскрыть политическую подоплёку преступления, коли таковое имеется. Аракчеев подозревал заговор против себя, и Александр Павлович отнёсся к этому заявлению со всей серьёзностью. Кроме того, Клейнмихель должен был выполнить другую просьбу русского царя, любым доступным способом заставить Аракчеева отвлечься от скорбных дум.

Клейнмихель был лет на десять моложе Аракчеева и долгое время находился при нём в адъютантах, и, по чести, давно уже считал Алексея Андреевича если не вторым отцом, то, по крайней мере, старшим братом. Они были весьма дружны, так что августейший выбор казался более чем оправданным.

Неизвестно, почтовая ли карета, наличие ли в ней десятилетнего мальчика сбили со следа посланных догнать следователя Корытникова убийц. Возможно, они искали приметную коляску Петра Петровича, запряжённую тройкой рыжих лошадок с тёмными гривами, так что теперь он как бы скрылся от них, растворившись в общей массе заезжих-приезжих.