Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

Деньги, на великое счастье, были. Лежат сейчас под стоведёрной бочкой с песком. Или голова в кустах, или грудь в крестах! Обещал, балда, как курский соловей, непонятному преступнику, что жизнь за него отдаст, так отдавай! Но ежели у тебя жизни не будет, как же ты, Сашка, преступнику жизнь устроишь? Значит, надо вынуть те деньги из-под бочки. А сколько вынуть? Там же золото лежит, не рублёвое серебро? Сколько стоит золото в рублях? Вот незадача, в простом незнании!

Савва Прокудин! Он, болтают, много чего знает о Петербургских тайных сторонах жизни. Он сам петербуржец. Зачем его обидел?

Тут же у хозяйственного выхода на позадки огромного императрицыного дворца сидел в неприметной нише старый отставной солдат — караульный. Сидел он вроде швейцара для того, чтобы чего не стянули из кордегардии, либо чего лишнего уда не внесли через хозяйственный вход. Или, скажем, девку не ввели. Правда, и вносили, и выносили, и девок водили — это было. Но за каждое таковское нарушение караульный имел доход — гривенник. Тут же он тайно приторговывал и водочкой. По двойной цене за стеклянный штоф.

Поручик Егоров кинулся к полосатой двери, открыл.

— Тебе что, служивый? — спросил старик огромного роста в добротной, новой солдатской шинели. Ради праздника надел! Только где взял такую обнову, служивый инвалидной команды? Где — где? В столице всё есть! — Тебя спрашивают? Чего желаешь?

— Водки, штоф.

— Три гривенника!

— Почто три цены?

— А по то! Ещё разговления не было, ещё день да ночь впереди до окончания поста, а ты, офицерик, уже уставы нарушаешь. Выпивать собрался? Гони тройную деньгу за нарушение дисциплины!

Поучив стекольный штоф водки, поручик Егоров припомнил, что Савва Прокудин пошёл в ту сторону, где конюшни. Видать, выезжать сегодня будет. Многие сегодня выедут. Быстрее надобно.

Савва Прокудин, и правда, ругал старшего конюшего, и никак не мог затянуть подпругу седла на рослом коне.

— Тебе, Егоров, чего надобно?

— Спросить надобно одно дело. — Егоров потянул здоровенного Савву в угол конюшни, на копну сена. — Вот, сначала давай...

Савва увидел бутылку, было оттолкнул руку Егорова, хотел подняться. Тут же из-за ближнего стойла высунулся старший конюший. Здоровый, высокий мужик, морда красная. Точно, уже выпивший. Он что-то жевал. Бутыль он увидел. Теперь поздно отталкиваться.

— Чего жуёшь, морда? — крикнул ему Савва.

— Хлебушек с... салом.

— Нам принеси.

Конюший, уже другой, прибежал с обломком деревянного блюда, где лежала четвертина круглого ржаного каравая и порезанный на ровные доли кусок солёного сала.

— Здоровьичка вам, господа хорошие!

— И тебе. Беги, беги.

Савва выпил махом из горлышка чуть не половину штофа. Крупными зубами стал ходко жевать и хлеб, и сало.

— Савва, выручай! — начал крупно врать Егоров. — Намедни приедет ко мне отец, а я, вишь, даже ордена плохонького не имею. Тут сподобился мне один штатский пообещать золотую «катеринку». Говорят, её вместо медали можно носить. Ты должен знать — сколько она, эта золотая «катеринка», может стоить? Так, по-тихому?

— Уважаешь отца. С медалью хочешь встретить? Молодец! А я уж испугался, думал, ты от этого разбойного татя хочешь откупиться. От него не откупишься одной «катеринкой»!

— От кого? От Малозёмова, что ли?

— Ну да. Смотри, это та ещё семейка. Воровская. Лучше всего после Рождества, ну и после того, как твой отец уедет, попросись-ка ты, братец, в обычный армейский полк. Лучше в кавалерию! Там тебя Малозёмов не достанет.

— Не знаю, не знаю... А как насчёт «катеринки»?

— Двадцать рублей серебром. За один «кругляш». Больше не давай. Даже восемнадцать рублей дай. Перед Рождеством пойдут эти «катеринки» кататься по городу. Даже среди питухов в кабаках!

Огромный Савва, не поморщась, глотнул ещё водки. Пожевал сала с хлебом. Сказал:

— Нет, Егоров, тебе нельзя из особой экспедиции переходить в обычный воинский разряд. Это сочтут провинностью и никогда тебе не подняться к большим армейским чинам. Так до старости и останешься в поручиках...

— В отставку подать тоже хорошего мало, — вздохнул Егоров, — забодает меня тоскливая жизнь в отставке, среди курских умётов... Эх!

Савва Прокудин вдруг расхохотался:

— Слышь, Егоров, что я тебе могу посоветовать? Хорошее дело тебе посоветую. Я в этом месяце был наряжен в свиту графа Толстого. Его весь Петербург кличет Американцем. Он в Америке полгода жил, вроде нашего посланника. Так вот, граф, бывало, как начнёт нам, свитским, вещать про Америку, мы и рты разеваем. Понимаешь, это такая страна, где всё можно! Всё! И другое имя можно себе присвоить, и жить, где хочешь. И ездить, куда хочешь. Никто у тебя ни подорожной, ни паспорта не спросит. Там только одно требуется — деньги. А так — вольная страна. Ни князей, ни королей, ни царей. Каждый сам себе царь! Беги-ка ты в Америку!

— Ну, вот ещё чего удумал! Как туда убежишь? И к кому?

Савва с сожалением поглядел на остатки водки, допил их, штоф зашвырнул в кучу сена.

— Хороший ты друг, Егоров. И человек хороший. Но... вот не повезло тебе. И я твоё невезение поправлю. Сегодня после рождественского разговения граф Толстой... Американец, хе-хе, нам, свитским, устраивает приём в своём доме. Я под хмельное дело попрошу его, как бы для моего знакомого купца, написать рекомендательное письмо какому-нибудь доброму американцу. И то письмо передам тебе. Ты с толстовской рекомендацией в той Америке быстро войдёшь в ихнюю жизнь.

— Нет, Савва, не старайся. Никуда я не поеду, ни в какую Америку. Да и денег на дорогу у меня нет...

— Ну, значит, здесь и помрёшь! Ни за понюх табаку! Семейка Малозёмовых вот так, в кулаке, держит всю столицу. Все столичные воры — её служивые! Зарежут тебя, пискнуть не успеешь. Так что лучше беги в Америку! Если помирать не собрался. Ну, я поехал, пора и на развод. Да, за то рекомендательное письмо прикупи ты и мне эту безделицу — золотую «катеринку». Вроде как рождественский подарок от тебя — мне. Завтра утром я тебе письмо от Американца к американцу отдам в дежурной комнате. Бывай!

— Вот ты какой же, а? — разозлился поручик Егоров. — Я же тебе, Савва, русским языком сказал — нет у меня денег! Нету. Даже на то нету, чтобы тебя отблагодарить «катеринкой». Хочешь, саблю мою возьми...

Савва так гневно отмахнулся от Егорова, что его здоровенный битюг встал на задние ноги и лупанул передними копытами по доскам сенника. Савва выругал коня и, конечно, поручика Егорова:

— Стой, куёна буёна в глупую твою мать! И ты... тоже очень глуп, поручик, раз не знаешь, где деньги запросто взять! Весь столичный гарнизон знает, а ты нет?

— А где?

— А пойди тихохонько на Вторую шпалерную улицу, третий дом от угла, там будет доходный дом. Спроси там «Благодетеля». Так и спроси: «Нужен, мол, мне "Благодетель"». Тебе его квартиру и укажут. Дашь ему рубль серебром, ответишь на его установочные вопросы и возьмёшь у него... ну, сто рублей. Без отдачи в ближайшие сто лет! Хо-хо! Все офицеры Петербургского гарнизона уже там были. И ничего. Тишком говорят, что это придумал цесаревич Александр Павлович, для того чтобы его офицеры загодя уважили и полюбили...