Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Но долго ему в сенате не удержаться, непоседе. Его уже понесло по городу.

А там казаки, и запорожские, и донские. Там польские вояки, которых, говорят, всего семь сотен насчитывается, а шума от них столько, как если бы их было семь тысяч в Москве. Буйствуют. Словно город завоевали.

Василию Ивановичу часто приходится сопутствовать молодому царю.

Впереди идёт Андрей Валигура. Либо Басманов. Оба долговязые. Оба передвигаются быстро. Но уступающий им в росте царь шагает ещё быстрее. Словно пострел, прости Господи! Что в лавку ему чужую забрести, что в мастерскую чью-либо. Обо всём расспросит, всех ободрит. Всех улыбкою как бы смягчит и голубыми глазами обласкает.

— Ещё лучше станем жить, люди добрые, как только басурмана побьём и прогоним его подальше от наших рубежей!

А народ легко поддаётся бесовским речам. Народ вроде бы видит, сколько чужеземцев на московских улицах. А они болтаются без дела. Не дают прохода честным жёнкам. Они запросто заходят в православные храмы, не сняв шапки, не оставив при входе оружие. Народ не задумывается, что в таком виде ещё никогда прежде не ходили по Москве настоящие русские цари. Даже Бориска Годунов. Идёт, бывало, Бориска, так земля под ним прогибается. Потому что народу вокруг него сотни. Да и не мог царь вот так сорваться с места и бродить по улицам. Господи! Это разве что по обету куда в монастырь. На моление к святым образам. Не иначе. Господи!

Но царя чаще всего заносит на Пушечный двор, на берег Грязного пруда.

Как увидит освещённые огнём грубые лица бородатых мастеровых, как уставится на раскалённый докрасна металл — о Господи, что тогда с ним происходит! А готовые стволы пушек — для него дороже золотой казны.

— Вот чем зададим острастки злому басурману! О! — И всё в таком роде.

А когда возвращаются во дворец — подавайте ему капитана Маржерета.

Француз появляется без промедления. Язык у него не устаёт. Француз французом, а речь московскую усвоил так, что иной русский позавидует. Всякие шуточки-прибауточки сыплются из его уст. И более всего любит рассказывать про своего нынешнего короля по имени Генрих. И ему, мол, довелось добиваться законного отцовского престола, как и Димитрию Ивановичу. Так же одолевать злых людей. А вообще-то, французский король добр, справедлив, получается. Он любого подданного выслушает внимательно, прежде чем принять какое решение.

На француза с одобрением смотрит Андрей Валигура. Они, оказывается, давно знакомы друг с другом. Ещё из Литвы.

— Вот бы с кем объединиться! — кричит восхищенный царь. — Да на турка! Да так поколотить, чтобы ног не унёс!

Царь с большой охотой поддерживает разговоры с Маржеретом. Особенно в присутствии поляков. Дескать, французский король не чета вашему. Поляки, особенно Домарацкий, их главный теперь предводитель вместо ставшего ненужным Дворжицкого, крутит носом при таком разговоре. Не по нраву.

Но до французов от Москвы далеко. Военный союз придётся держать с соседями, которые поближе.

Во время таких хождений по городу Василий Иванович хорошо присмотрелся к Андрею Валигуре.

И вроде бы даже наметилось между ними какое-то сближение. Потому что Андрей этот оказался человеком общительным. И лет ему ещё меньше, нежели молодому царю.

Андрею даже очень понравилось, что князь Шуйский с уважением отозвался о благородстве нового царя.

— Виноват я перед нашим государем! — пустил как-то слезу Василий Иванович. — Бес попутал... Чего там... А он — простил...

— Никто, кроме него, не способен на подобное, княже, — тут же отозвался Андрей, озаряясь по всему лицу приятною улыбкою, как будто князь Шуйский оказал ему лично неоценимую услугу.

И пошёл у них разговор между собою, на удивление Басманову и даже самому случившемуся рядом царю.

— Похвально! — заметил царь, взглянув на них, но не уточняя при том, кого же именно хвалит, Андрея или же Василия Ивановича. Очевидно, ему хотелось, чтобы подумали: обоих.

И поведал Андрей о своём родном деде, о своём уже умершем отце, о своих детских годах, проведённых в далёком лесном краю.

— Что там сейчас творится у меня в имении? — вспомнил Андрей, и враз переменилось выражение его лица. Вроде бы тоска промелькнула.

Оказалось, сам Андрей из знатного московского рода. При царе Иване Васильевиче его дед имел в государстве большой вес. А прозывался род — Великогорские. И вотчины Великогорских лежали невдалеке от самой Москвы. В Москве же у них стояли славные дома. А новое прозвище — Валигура — дед Андрея получил в Литве за свой громадный рост и за свою небывалую удаль.

— Как же! — сразу припомнил Василий Иванович слышанное ещё от своего отца. — Знаю про твой род.

Коли так, подумалось князю Шуйскому, то не может в тебе, молодец, не взыграть благородная кровь, когда тебе станет известна истинная правда о твоём кумире, о государе. Конечно, сказать вот так сразу правду в глаза — ничему не поверишь. И как бы снова не довелось состязаться с палачами на Лобном месте. Но если помаленечку подводить тебя к подобной мысли, так при твоём уме очень скоро станет всё на свои места. Прозреешь, даст Бог.

Пока что Василий Иванович выведывал вопросами разные разности из жизни Андрея Валигуры. Расспросил и с удивлением выслушал, даже с нарочитым благоговением, как удалось Андрею встретиться с царевичем в далёком изгнании, как он его узнал, своего государя, что их сблизило. И был удивлён князь Шуйский: большой ум у Андрея. И цепкая память.

Андрей же обрисовывал прошедшее так, будто оно доныне стоит у него перед глазами.

Князь Шуйский видел и слышал беседы двух молодых людей. И мнимый царевич Димитрий Иванович, уже царь, поворачивался к нему тоже весьма приятной стороною своего ума. Не будь он грешник...

— Был бы новый Марк Аврелий на нашем московском престоле, — сделал заключение Андрей о молодом царе, — если бы у него не отняли в детстве возможности учиться, как он того заслуживал по праву царского происхождения.

Признаться, Василий Иванович смутно представлял себе, кто такой Марк Аврелий, но легко догадался, что должен это быть какой-нибудь славный древний правитель, возможно царь. А потому, без опасения показать себя с дурной стороны, Василий Иванович уверенно кивнул головою и даже выразил мнение, которое Андрею следовало счесть похвальным:

— Скажу тебе, Андрей, он наверняка наверстает всё это. Теперь я всё понимаю. Ослепление с меня сошло.

— Наверстает! — не было сомнения у Андрея. — Особенно когда у нас появится свой университет. Когда наши студенты будут читать в нём книги, собранные по всей Европе.

Разговор продолжался уже на Пушечном дворе, под крики мастеровых людей.

Царь, стряхнув с себя лёгкое и пышное убранство, накинул на плечи опрятную, правда, но всё же грубую на вид одежонку и бросился на помощь работным людям, тащившим на ровную песчаную площадку готовый уже пушечный ствол. Его руки, защищённые толстыми громадными рукавицами, любовно хлопали по шероховатой поверхности этого ствола, словно перед ним стоял добрый скаковой конь, да притом ещё и породистый аргамак.