Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Василий Иванович не стал говорить об университете, чтобы вконец не запутаться, но расспросил Андрея ещё, где постигал тот разные премудрости, вроде языков древнеэллинского да латинского, а также философию. И когда услышал, что в академии у князя Константина в Остроге, — похвалил уже вполне искренно:

— Князь тот православной веры крепко держится! Люблю таких. Не то что иные тамошние вельможи православные, которые сейчас пятки королю Жигимонту лижут! Ненавижу!

Он чуть не назвал князей Вишневецких. Да вовремя вспомнил: в Москву, по слухам, должен вскоре явиться князь Адам Вишневецкий, который первый и приютил у себя в имении непризнанного ещё московского царя. Который первый и подготовил ему этот взлёт.

Разговор пришлось оборвать. Потому что царь укорил их обоих совсем по-приятельски:

— Что же вы, друзья, пособить не торопитесь? Пушечка-то тяжёленькая!

Конечно, князь Шуйский не снизошёл до того, чтобы сбросить с себя боярскую шубу тяжёлую да горлатную шапку высокую. Чтобы надрываться по-простонародному при пушке. Он лишь прикоснулся к тёплому ещё металлу. Но Андрей в работе был таким же упорным, как и царь. Андрей так поднапрягся, что пушечный ствол пошёл без сопротивления, а работные люди удивлённо переглянулись.

— Ай да боярин!

— Вот где сила пропадает!

А на Пушечном дворе вертится много военного люда. Каждому охота поскорее отправиться в поход. С таким царём, молодым да прытким, смелым до одури, навоюешься всласть. Он уже, говорят, всякие посольства приготовил для отправления за рубеж. С польским королём у него по этой причине намечается большая дружба. Потому что поляки тоже много вреда терпят от турка. Потому что помощь Димитрию Ивановичу большую оказали поляки, когда он скитался по белу свету. Да и невесту там себе он красавицу подыскал, в Польше. Всё там.

Такое мнение больше всех поддерживали польские воины.

А в самом деле, Василий Иванович знал, молодой царь косо смотрит на польские порядки. Оно и понятно. Там короля ни во что ставят. Там своеволие в чести. Там вельможи возносят себя выше короля. А на Руси такому не бывать. Он понимает. Если порассуждать. Только нельзя допустить, чтобы это понял простой народ. Народу, конечно, следует говорить, будто молодой царь желает завести у себя в государстве польские порядки. Что он хочет отдать иезуитам все православные церкви, ввести ограничения для православной веры. Унию ввести на Руси, от которой уже страдают православные в пределах Речи Посполитой. Вот что надо толковать и вдалбливать народу, был уверен князь Василий Иванович.

Подобные мысли окрепли в его голове после одного разговора с Андреем Валигурою, очень осторожно начатого и проведённого весьма тонко.

— Смотрю я на наших людей, Андрей, — сказал Василий Иванович, — и душа моя радуется. Хорошо как, что они царю своему верят. Что он такой простой и доступный. У меня оттого легко на душе. Вот и ты на меня хищным волком зыркал, когда я недоверие царю выказывал по бесовскому, знать, наваждению. Когда на Лобном месте меня палач терзал, как ворон зайца, не давая по-христиански умереть мне... А что бы ты сказал, если бы тебя убедили, будто бы государь твой тебя обманывает, избавь тебя от подобного Господь? Пошёл бы ты за него в огонь и в воду?

— Ни за что! — отвечал коротко и без раздумий Андрей. — Наверное, все мы такие, Великогорские. Несправедливо обошёлся с моим дедом Иван Грозный (Бог им теперь обоим судья!) — так и не стал дед царю служить. А сорвался с места, бросил вотчины в Московском государстве, бросил весь достаток — и ушёл. Нельзя сказать, чтобы лучшие земли его ждали в Литве, богатство какое-то особенное. Нет. Но ушёл. Так и я поступил бы. Человек должен чувствовать себя свободным.

Василий Иванович довольно крякнул. И направил разговор на безопасную дорожку:

— Счастлив ты, Андрей. Нет у тебя в душе сомнений.

Впрочем, на душе у самого князя стало легче.

И когда он вечером возвратился к себе домой, то первым делом заглянул в покои к Прасковьюшке. Обнял её тугой горячий стан и поцеловал в румяные солоноватые губы.

Прасковьюшка от удивления даже заплакала.

— Господь с тобою, Василий Иванович, — сказала она. — Неужто пора?

Он сразу понял причину её слез, засмеялся.

— Нет, нет, голубушка, — заверил. — Ничего подобного.

Прасковьюшка недавно узнала, что молодой царь отменил запрет Бориса Годунова и разрешил Василию Ивановичу жениться, что даже невеста для него подыскана — молоденькая княжна Мария Буйносова-Ростовская.

Прасковьюшку грызла теперь ревнивая и постоянная тревога за своё будущее.

И ещё раз успокоил её довольный собою князь:

— Ты же знаешь, голубушка, жениться мне велено вместе с самим царём, во всяком случае не прежде того. А у царя ещё и сватовства не было. Одни разговоры. И невеста его не под боком живёт, а вона где... Сандомирского воеводы ляшского дочь! Будто у нас своих девок на Москве мало... Но пока мы все под Богом ходим. Пока... — Сказал — и впился в Прасковьюшкино лицо прицельными глазами. А вдруг...

Однако Прасковьюшка своим умом, кажись, одно отследила: не скоро ей грозит разлука с князем. Ещё погуляет в девичестве княжна Машка Буйносова-Ростовская.

— Князюшко! — бросилась Прасковьюшка ему на шею.

А Василий Иванович улыбался своим тайным мыслям.

Андрей сразу сообразил, что бесконечное восхищение посла Корвин-Гонсевского переходит уже в недоумение. Посол вот-вот должен высказаться на этот счёт. Да ещё не знает наверняка, перед кем открыть душу.

Андрей был направлен навстречу послу, когда обоз его уже приближался к Москве. А до того почётный гость подъезжал к столице в сопровождении множества русских знатных дворян.

Русские наперебой старались высказать высшему гостю благодарность, каковую их народ питает к польскому королю за его поддержку царевича Димитрия Ивановича в бытность его в Речи Посполитой.

— Это повторяется уже много раз, — решился наконец посол, обращаясь к Андрею. — А слова одни и те же. Как-то странно слышать. Может быть, говорится это по приказанию царя?

— Пан Александр! — отвечал с подобающей улыбкою Андрей. — Всё исходит из глубины души. И это главное. A donato equo... [45] Дарёному коню... (лат.).

Посол улыбнулся и замолчал. Он был приятно удивлён латинским языком, исходящим из уст приближённого к царю московита. Для него это много значило. Он, по-видимому, хотел на этот счёт даже потолковать с Андреем, да не тут-то было. Обстоятельства не позволяли.

Народ встречал его всё так же буйно и так же словами благодарности:

— Многая лета королю Жигимонту!

— Да живёт он с нами отныне в дружбе!

Посол воспрянул духом, когда Москва встретила его громом пушечных выстрелов. Воздух наполнился праздничным колокольным звоном. Везде сверкали литавры, пели трубы. А ещё был говор, крики, приветствия нарядно одетых дворян и простого народа.