Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Ворона, заслышав это, закивал головою.

Отец Григорий был согласен:

— Так и сделаем.

Но в голове у него зрели какие-то новые замыслы. Он глядел себе под ноги и шевелил губами.

На Сечи Андрей не стал задерживаться. Обращение царевича к донникам приготовили быстро. Получилось великолепно. Андрей как бы догадывался, что их ждёт впереди, потому не расставался с окованной железом скрынькой, прихваченной ещё из отцовского лесного дома. В ней хранил атрамент и перья и даже хорошую бумагу. Андрею помнились обращения московских царей к своим подданным. Их он тоже начитался в отцовском доме. Потому подсказывал царевичу, какие слова следует подбирать для обращения, сам записывал, поскольку был убеждён, что царевичу ни за что нельзя брать в руки перо, а только кисточку, чтобы подписать готовые грамоты. Тайком от царевича и всех прочих спутников, даже от пронырливого Харька, Андрей заказал в Киеве у ювелира печать, на которой было красиво выведено «Димитрий Иоаннович, царь и великий князь всея Руси».

Когда грамота к дончикам была начисто перебелена, многократно прочитана с надлежащим возвышением голоса, как читают в церквах священники, а не биручи на площадях, когда она была размножена и каждый образец её запечатан изготовленной в Киеве печатью — все остались довольны, даже удивлены.

И всё же Андрей ни за что не покинул бы царевича без присмотра, если бы не надеялся на защиту Петра Коринца.

— Смотри, брат, — наказывал ему. — За всё отвечаешь.

А что всё это делалось не напрасно — понял уже после первого дня нового путешествия.

Земли за Днепром лежали безлюдные. Дороги бежали куда какой вздумается, словно здешние немногочисленные жители ещё ни разу не смогли договориться и двинуться в одном направлении. Так что дорогу на Дон приходилось угадывать просто по солнцу, часто переводя коней с одной еле приметной дороги на другую, такую же. Степные реки текли по дну глубоких долин. Они просматривались на большом расстоянии, в виде извилистых сверкающих лент, брошенных в те долины. Вода в них казалась чистой и тёплой, прогретой на солнце. А селения человеческие ютились в этих долинах при воде, были закрыты густой зеленью, так что, если бы не дымы, которые тянулись к небу, да не пёстрые стада, не табуны коней поблизости, — и не догадаться бы, что там расположены человеческие жилища.

— Так безопаснее, пан, — объясняли Андрею казаки. — Люди здесь ложатся спать без особой уверенности, что утром останутся на свободе. Что вообще проснутся. Татары любят нападать как раз на рассвете.

В одном месте, с высокого берега, Андрею удалось даже вроде заглянуть внутрь степного селения — там жила зазнобушка одного из казаков. Поэтому казак знал там каждую тропинку. Андрей поразился примитивности человеческого пристанища: в каждом дворе виднелась небольшая хатёнка с едва побелёнными стенами, ещё какие-то вроде сарайчики для домашней живности, загородки, ограды и колодцы с журавлями. И всё это незаметно переходило в лесные заросли, так что проснувшемуся человеку очень легко удавалось улизнуть от опасности.

Сопровождавшие Андрея казаки были тёртыми калачами. Открытых высоких мест они избегали. Коней старались направлять по травяному покрову, чтобы копыта не вздымали пыль, а при малейшей возможности, как только приходилось пересекать реку, старались подольше проехать по речному дну, чтобы не навести на след недобрых людей. И когда останавливались на отдых, то чересчур долго выбирали подходящее место, спорили, ругались, а если уж выбирали, так обязательно оставляли двух человек бодрствовать, да и отдыхавшие спали чутким, прерывистым сном. Кони казацкие, казалось, были под стать своим хозяевам: они держались кучно, не отходили от спящих людей, как бы проникаясь человеческими тревогами.

Трудной оказалась дорога, но бережёного Бог бережёт.

Только однажды путники увидели ранним утром на окоёме растущее чёрное пятно. Оно напоминало грозовую тучу. Несколько казаков, одновременно спешившись, пытались определить, далеко ли опасность, припадая к земле ухом.

— Бог милостив, — обронил один из них, улыбаясь белозубым ртом. — Большая сила прёт, да нас не заденет. Помолимся за души тех, кому умереть придётся. — И он первый осенил себя крестом.

На Дону всё обошлось как нельзя лучше. На первой же казацкой заставе, едва узнав, откуда гости, встретили по-братски.

— Да у нас, — поведали, — атаман Заруцкий спит и видит поход. Уж больно хочется ему повоевать. Уж больно горяч. Третья станица отсюда на юг. Там он временно обитает.

Так советовал молодой донской казак, глядя, как ловко сечевики управляются с угощением.

Но старый его напарник сначала всё разузнал о московском царевиче, внимательно осмотрел запечатанные грамоты, увидел присланное знамя — красное полотнище с золотым двуглавым орлом — и лишь тогда высказался:

— Чует моё сердце, братове, что царевич наконец настоящий. Обманщиков мы нагляделись. Езжайте с этими грамотами к атаману Кореле. Вот к кому. А живёт он в третьей станице на север. И нет сейчас для казаков более надёжного батьки, нежели он.

Атаман Корела (именно к нему первым делом отправился Андрей) оказался низкорослым длинноруким казаком, как бы вырубленным из камня, который выпирает из земли, — иногда так бывает. Кожей он чёрен, а всё лицо его исполосовано сабельными ударами, так что кажется оно составленным из отдельных кусков, чудом сросшихся. Хорошо воевал атаман. Впечатление только усилилось, когда Андрей увидел Корелу на коне. Будто одно существо перед тобою, с длинными руками. И сабля в этих руках сверкает. И неважно, в какой руке она оказалась, в левой ли, в правой. Всё равно. Противнику не увернуться.

Корела без раздумий созвал казацкое коло, на котором почётнейшее место было отведено старикам с седыми, в шрамах, головами и суковатыми палицами в руках вместо острых сабель. А за стариками высились горячие молодцы с саблями в ножнах да с ножами при поясах.

— Читай! — повелел атаман царевичеву посланцу.

Какой шум стоял — а сразу угомонились.

Многие, кажется, и не вдумывались в слова. Важно для них то, что грамота — от царевича. Они уже готовы садиться на коня. В станице, кажется, заголосили уже, запричитали молодицы. Плачем провожают казаков на войну.

— Хорошо! Любо нам! — заключил атаман Корела, как только слова в грамоте кончились. — Пойдём!

Кореле, получалось, и без выступлений земляков понятны их настроения и мысли.

— Любо! — в самом деле раздались дружные крики.

— Любо! Любо!

— Любо! Пойдём!

Не успело коло при Кореле натешиться добрыми вестями, как уже прискакали другие казаки, из дальней, знать, станицы.

— Вот! — указал рукою Корела. — Иван Заруцкий пожаловал.