Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Уезжали из Кракова осыпанные нежными лепестками. В белой пене стояли городские сады. Город выглядел праздничным и нарядным, как никогда.

Князь Константин Вишневецкий отбыл с княгиней Урсулой и с многочисленной свитой днём раньше, поскольку получил известие, что на южных границах его воеводства показались, как то бывает почти каждой весною, татарские хищные отряды.

А пан Мнишек уезжал с гораздо большим числом людей, нежели приехал. Потому что нашлось уже немало воинов, которые твёрдо вознамерились поступить на службу к московскому царевичу.

Обоз пана Мнишека походил теперь скорее на войско, изготовившееся для похода. Помимо гусар из города Самбора, которые просто возвращались в свои казармы, за обозом следовали другие конники, которыми командовал ротмистр Станислав Борша. С этим молодым человеком сразу подружился его тёзка, молодой пан Мнишек, староста саноцкий. Они держались теперь рядом. Они гарцевали на одинаковых белых жеребцах, которым только отпусти поводья — так и полетят! Впрочем, таковыми казались и сами эти всадники. Молодой пан Мнишек решил участвовать в походе на Москву вместе с тёзкой и вместе со своим старым отцом.

Царевич пребывал в приподнятом настроении. Он был в серебристых рыцарских доспехах, в лёгкой бархатной шапочке с перьями и в красном широком плаще. На боку красовалась длинная сабля в вызолоченных ножнах. Он хотел предстать перед невестою достойным женихом.

Царевич ничего не рассказывал Андрею о том, что происходило с ним в Кракове в те моменты, когда паны уводили его с собою в дальние покои дворцов, монастырей, когда с ним беседовали бернардинцы, иезуиты, даже сам краковский епископ Бернард Мацеевский и краковский воевода Николай Зебжидовский. Когда он, царевич, становился отъединённым от своих московитов.

Царевич избегал о том заговаривать, хотя в обозе всем было известно, какие подарки получены им от короля. Андрей даже видел королевский красочный портрет, подаренный царевичу.

Впрочем, то, что творилось в Кракове, уже не очень занимало Андрея. Пропадали, изглаживались из памяти недавние вроде обиды. Царевич находился теперь рядом. Царевич без конца говорил о предстоящем. Он то пересаживался в карету к старому пану Мнишеку, который хоть и жаловался на подагру и хирагру, но не скрывал удовлетворённости поездкою в Краков, и разговор будущего тестя с будущим зятем вертелся вокруг одного: сколько уже навербовано воинов? от кого получены твёрдые обещания? что за люди приедут в назначенные сроки и в назначенные места? В беседах прикидывали, сколько собрано средств на содержание войска. Собрано как под залог, так и в виде подарков, добровольных взносов. Как надлежит распорядиться собранным. Как лучше устроить войско. Где назначить пункты сборов. Сходились на одном: ядро войска, его ударная сила, — это конники-рыцари. Их удара не выдержит никто. Жаль, что их так мало. Затем царевич снова оказывался в седле, снова скакал рядом с Андреем. Глаза его искрились весёлым, задиристым смехом. Он снова делился планами на будущее. Прошлое не вызывало никаких тревог.

— Друг мой Андрей! — повторял царевич. — Для всех воинов, которые придут к нам из западных земель, я назначил местом сбора город Львов. А для тех, кто прибудет с востока, — назначим сбор где-то возле Киева. А ещё, знаю, они собираются в Лубнах, во владениях князя Адама Вишневецкого. Он обещал...

Андрей находил всё это правильным. И только.

В Самборе Андрей снова увидел панну Марину. Девушка встречала отцов обоз стоя на балконе дворца. Она махала рукою, улыбалась. Но видела, кажется, только жениха.

Андрею и этого было достаточно.

Маленький, по сравнению с Краковом, Самбор наполнился пришлым людом.

Андрей велел своим помощникам, во главе с Харьком, основаться в просторной корчме на краю города, что при широком шляхе на Львов, на высоком берегу Днестра. Прибывавший люд останавливался там чаще всего.

В эту корчму Андрей наведывался по нескольку раз в день. Вместе с Харьком принимал гонцов с берегов Днепра. Однажды, неожиданно для самого себя, увидел там побратима — Петра Коринца.

— Брат! — закричал Коринец, широко разбрасывая руки.

— Брат мой! — эхом повторил Андрей.

Радости они не скрывали. Петро раздался в плечах. Он стал вроде бы даже выше ростом, хоть одевай его полковником. Приятели мигом перебрали в разговорах прошлое.

— А Яремака наш, — сказал Петро, отводя взгляд, — всё там же. Попытался я снова с товарищами, да... Недоступны подземелья житомирского замка. Есть там такой кастелян Глухарёв...

— Ничего! — утешал его Андрей. — Теперь уже недолго. Будем идти через Житомир — освободим.

— Дай-то Бог! — сверкнули у Петра глаза.

— Был разговор, с государем, — намекнул Андрей.

— Да, — встрепенулся от этих слов Петро. — Мы привезли ему подарок. Как доказательство, что не Борису-злодею будем служить, но природному царевичу.

— Какой подарок?

— Пойдём посмотрим.

Под лёгким казацким возком, прячась от горячего солнца, сидел человек, прикованный к грядке довольно длинной цепью. Был он сам лыс и толст. Лицо закрывала рыжая борода, в которой кудрявилось много седых волос.

При виде подошедших человек хотел встать на ноги, но цепь не позволила распрямиться.

— Петро Хрущёв, — пояснил Андрею Коринец. — Приходил к нам на Сечь мутить товариство.

Бородач упал на колени.

— Не по своей воле, Панове! — заныл он как-то привычно, не очень-то надеясь чего-нибудь сейчас добиться. — Принудил меня к тому подлый Бориска!

— Вот как теперь поёшь! — отмахнулся Коринец. — А что говорил на Сечи?

— Так не по своей воле! — снова забился в рыданиях Хрущёв.

— Государю всё расскажешь! — решил Андрей.

Петро Коринец был представлен царевичу — тот поблагодарил за верную службу. Он выслушал рассказ об участи Яремаки, но, вопреки предположениям Андрея, ничего определённого не сказал.

Приведённого на цепи Хрущёва царевич тоже встретил без гнева. Он уже знал об этом человеке. Он только спросил:

— Что говорят обо мне в Москве?

Хрущёв, упав к его ногам, со слезами отвечал:

— Там я, государь, пробыл всего пять деньков. Взяли меня из моего дома, привезли в Москву и приказали: ты, дескать, знаешь казаков. И они тебя знают. Ещё отца твоего знали и уважали. Так что вразуми их. А как вразумить, чем вразумить — не сказали. Вот и вразумил. А в Москве что услышишь, если Борискины люди везде шастают? И только имя твоё услышат от кого — так и замели!

Ничего о тебе в Москве не услышишь, кроме обмана страшного...

Так же, без гнева, царевич приказал увести пленника и дать ему возможность отдохнуть под стражей. Но накормить. Потому что это христианская душа.