Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Король остановился напротив портрета Стефана Батория. Свет из стрельчатых окон обливал его сзади. Для Рангони, сидевшего в кресле, впечатление получалось странное: будто бы Стефан Баторий стоял в одном строю с нынешним королём. Дышал ему в затылок.

— Он говорил со мною на сносной латыни, ваше величество! — сразу выставил свои козыри Рангони.

Однако ожидаемого эффекта слова нунция не произвели.

— И что же? — вопросительно поднялись брови на квадратном королевском лице.

— Ваше величество! — Рангони окрасил высказывание, насколько позволительно, лёгким удивлением, даже непониманием, даже недоумением. — Он провёл несчастное отрочество среди православных московитских монахов, для которых латынь то же, что для быка красная ткань. Он научился языку в короткие сроки, будучи в непривычной обстановке, подвергаясь опасностям.

— И что же? — всё так же вопросительно произнёс король.

— Такие способности, ваше величество, присущи лицам царского звания, — заключил с облегчением Рангони. — То, на что люди тратят всю свою жизнь, он сумел сделать в невообразимо короткий срок.

Король хранил молчание.

Рангони продолжал:

— Но всё это лишь подступы к самому главному. Теперь посмотрим, какую пользу извлечёт Речь Посполитая, поддержав претендента и тем самым заручившись его поддержкою.

Король остановил своё движение. Уже готовился сесть в кресло.

— Я теперь отлично знаю мнение московского царевича о Папе Римском, ваше величество. Папа Римский для него — «великий отец, великий пастырь, защитник угнетённых». Я дословно повторяю его выражения. Он готов клятвенно заверить вас, ваше величество, что московские воинские силы будут приобщены к европейским армиям, которые будут выставлены против мусульманской угрозы. А мусульманскую угрозу считает главнейшим лихом для Польши канцлер Замойский. Вы это знаете. И канцлер не одинок в своём мнении. Но подобное заверение царевича способно остудить горячие головы. Пойдём дальше. Лично московский царевич готов принять католическую веру. Да, ваше величество! — почти вскрикнул Рангони, завидев, что король, едва усевшись в кресло, готов снова сорваться с места.

— Доказательства! — сказал король.

Рангони с готовностью продолжал:

— Царевич с удовольствием слушал поучения монахов-бернардинцев ещё в Самборе, у пана Мнишека. Его покорили своими речами аббат Помаский и отец Анзеринус. Царевич с благодарностью принял в Кракове из рук епископа Мацеевского книгу о соединении христианских Церквей. Иезуит отец Каспар Савицкий наставляет его сейчас на путь истинной веры. Молодой человек всё сильнее проникается убеждением, что католическая вера превосходит православную. Царевич посещает богослужение в краковских монастырях и костёлах. И я более чем уверен: уже недалёк тот день, когда мы приобщим его к лону нашего Иисуса Христа! И тогда будет окончательно решено всё то, чего не удалось добиться самому Антонио Поссевину!

— Fiat voluntas tua, Dei! [27] Да свершится воля Твоя, Господи! (лат.) — закрыл король глаза.

Рангони внимательно следил за собеседником, радуясь, что в запасе остаётся ещё много такого, чем можно удивить короля.

— Он клялся, что сразу после воцарения уступит Речи Посполитой Смоленскую и Северскую земли.

Король не знал, что отвечать.

Рангони ковал горячее железо.

— И это ещё не всё. Царевич готов пособить вашему величеству в борьбе за шведскую корону. Если понадобится, сказал, он лично во главе московитского войска придёт в Стокгольм!

Король наконец жестом остановил нунция. Он уже сам хотел говорить. Потому что лавина обещаний грозила хоть кого выбить из колеи.

— Конечно, ваше преподобие, я мог бы выставить перед вами массу контрдоказательств, — сказал король. — Но не хочу повторяться. Впрочем, вы должны помнить мои доводы. Но вы представить себе не можете, какая буря негодования ждёт меня на сейме! Какие доказательства всего того, на что я никогда не решусь, уже измышляются и даже втайне готовы!

— Ваше величество! — сказал Рангони, уже отчётливо понимая, что победа в сражении, уподобившемся шахматной партии, начинает благоприятствовать ему. — Ваше величество! Победителей не судят.

— Победителей? — переспросил король. — Что послужит доказательством победы?

— Пока время, ваше величество, — уже почти пропел Рангони. — Только время. Надо отодвинуть как можно далее заседание сейма. Победа царевича в пределах Московского царства будет столь оглушительной, что его недоброжелателям останется развести руками!

Король в раздумье шагал по кабинету. Наконец остановился против фламандского пейзажа. Наверное, ему очень хотелось перенестись в страну, где люди заняты привычными постоянными трудами, где над головами день и ночь машут крыльями скрипучие мельницы. И где не надо задумываться над страшными вопросами. Не надо решать их спешно и почти в одиночку, принимая на себя величайшую ответственность.

— Но что скажете в подтверждение его обещаний? — обречённо спросил король. — Говорю на тот случай, если он действительно окажется тем, за кого себя выдаёт и за кого его принимают многие, в том числе и ваше преподобие. А если, не приведи Господи, его действия накличут на Речь Посполитую бедствия, о которых предупреждает канцлер Замойский?

Рангони подобный вопрос не застал врасплох.

— Всё будет подтверждено письменно и скреплено его подписями и печатью, — улыбнулся Рангони. — А многое уже готово.

Король тоскливо отвёл взгляд в сторону. Скользнул им по фламандскому пейзажу. Простые люди, там изображённые, по-прежнему наслаждались жизнью.

А Рангони уже был уверен: если и не удалось убедить короля, что в Кракове находится сын Ивана Грозного, то удалось убедить его в главном — выгода из всего этого получится несомненная.

Шахматное сражение обретало признаки перелома.

Шесть недель в Кракове показались шестью годами.

Андрей уже рвался назад, в Самбор. Он устал в каменном Кракове, с его высокими синими крышами и островерхими пышными костёлами. Его томили бесконечные красные стены и бесчисленные торговые лавки и лавчонки. Уже не радовали чудесные дворцы и надёжные за́мки, куда ведут подъёмные мосты. Не притягивал даже такой загадочный старинный Ягеллонский университет, куда ежедневно стекаются студенты в широких разноцветных плащах из заморского бархата, в квадратных шапках с длинными перьями, со шпагами под плащами и частенько даже со слугами, несущими за ними принадлежности для писания.

Андрею очень хотелось увидеть панну Марину. Хотелось поскорее приступить к делу, которое непременно должно вознести царевича на московский престол, а панну Марину сделать тамошнею царицею. Ради этого он, Андрей, и жил теперь на свете.