Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Карета остановилась заученно точно. Гайдуки, в великолепных жупанах, открыли дверцу там, где начиналась алая ковровая дорожка. Царевич ступил на алое сапогами из розового сафьяна. Тут же приблизились остальные кареты. Царевича увлекали вперёд взмахами рук склонённые перед ним придворные слуги в роскошных ливреях и с золотыми галунами. Андрей и прочие молодцы шли за царевичем уже не непосредственно, но после пана Мнишека и князя Вишневецкого. Шли, невольно перемешиваясь с важными панами, которые сопровождали вельмож.

Алая ковровая дорожка резко изогнулась влево и потянулась прямо вверх. Она была прекрасно освещена непонятно откуда льющимся светом. Свет этот даже не колебался, но горел не мигая.

Когда царевич, как бы торопясь, как бы опасаясь, что опоздает, прибавил шагу и оторвался от свиты, ему всё же пришлось остановиться там, наверху. Случилось так, что Андрей, стараясь не отставать от государя, бросился за ним и обогнал вельмож — Мнишека и Вишневецкого. И тут же увидел удивительную картину: перед ним стоял ещё один царевич, из-за спины которого выглядывал красивый черноволосый молодой московит. А за московитом, хватаясь рукою за сердце, поднимался бледный пан Мнишек, бодро шагал князь Вишневецкий, крепкий и невозмутимый, ещё — знакомые московиты с напряжёнными, строгими лицами.

Андрей оглянулся. Всё то, что он видел перед собою, в самом деле творилось за его спиной. Приветливый и красивый московит, который стоял за царевичем, — это был он сам. Царевич остановился, получалось, просто потому, что увидел огромное зеркало, искусно вделанное в стену. С двух сторон у подножия зеркала стояли полуобнажённые великаны. Напрягаясь телами, они держали зеркало. Но великаны не были живыми людьми, а только их каменными подобиями.

Андрей несколько смутился своему предположению: неужели царевичу никогда не приходилось видеть таких огромных зеркал? Ведь он родился и жил во дворце. Жил, сам говорил, до десятилетнего возраста. Их никогда, это правда, не видел Андрей, дело понятное. В лесной глуши, в полупустом старом доме зеркала водились маленькие, потемневшие, в рамах, которые своими размерами превосходили их в десятки раз. О зеркалах большого размера он читал в отцовских книгах. Более того — деревенские старушки даже на крохотные зеркальца, на их обломки, смотрели как на изобретения тёмных сил, на искушение дьявола.

Но царевич... Неужели в Москве не пользуются ничем подобным?

Однако задерживаться на этом месте, перед огромным зеркалом, было некогда. Алая дорожка справа от зеркала обрывалась, и там начинался гладкий, сверкающий пол, разделённый на квадратики и треугольники. Квадратики, треугольники и различные завитушки более тёмного цвета служили украшением этого пола. Они сочетались весьма причудливо и образовывали узоры.

Все поднявшиеся по лестнице, по красивой алой дорожке, оказались в просторном помещении, украшенном белыми подобиями людей, преимущественно прекрасных девушек. А возле одной стены возносились лёгкие колонны, обрамлявшие высокую дверь, вход в другое какое-то помещение. Четверо высоких воинов были готовы в любой момент преградить туда путь своими длинными алебардами.

Важный человек в ливрее жестом указал царевичу на кресло, находившееся в центре помещения. Когда царевич уселся, то человек обратился к остальным вошедшим, приглашая их похожим жестом усесться на кресла, расставленные уже вдоль стен. По тому, как этот важный человек посматривал на высокую дверь, можно было заключить: там находится сам король.

Андрей уже чувствовал, что его начинает бить мелкая дрожь. Нечто похожее, он заметил, творилось и с царевичем.

Увиденное вконец смутило Андрея. Подойдя к царевичу, он счёл нужным его ободрить. Шепнул на ухо:

— Государь! Тебе нечего волноваться... У тебя всё готово...

Андрей не стал напоминать, что до сих пор так и не понял, кто же будет произносить приготовленную речь. Однако томиться непониманием долго не пришлось. Высокая дверь медленно раскрылась. Вышедший оттуда не менее важный человек, очень высокого роста, одетый ещё пышнее, сказал приветливым и зазывным голосом:

— Его королевское величество ждёт великого князя московского!

Царевич приподнялся, как бы ещё не веря, не понимая, к нему ли относится обращение, оглянулся, соображая, кто ещё должен с ним идти. Но вышедший человек сделал рукою такое движение, которое свидетельствовало, что приглашение относится исключительно к царевичу.

С явным недоумением царевич обвёл взглядом привставших с мест Якова, пана Мнишека, князя Вишневецкого, откуда-то появившихся в зале священников и монахов. Все отвечали ему подобным выражением лиц.

И высокий человек увлёк царевича за собою.

Пышная дверь бесшумно затворилась.

Краковский кастелян — князь Януш Острожский торопился на встречу со своим отцом, князем Константином. Он надеялся застать старика в Остроге. Согласно полученным известиям, тот сильно хворал и предпочитал проводить время в родовом гнезде.

Князь Януш хотел поскорее рассказать, свидетелем чего он стал в Кракове. Его тревоги были связаны с человеком, выдающим себя за московского царевича. Собственно, не с одним его появлением, но с тем, что с этим появлением его самым неожиданным образом связаны такие люди, как князья Вишневецкие и сандомирский воевода пан Мнишек.

В Кракове, уже как о решённом деле, говорили об обручении дочери Мнишека с московским царевичем. Обручение, пожалуй, становилось наглядным доказательством того, что претендент на московский престол — фигура очень серьёзная. Возможно, он действительно сын Ивана Грозного. Пронырливость и расчётливость пана Мнишека у всех на виду. А князь Януш своими глазами видел, как сочувствовали пану Мнишеку первейшие польские вельможи, собранные у него на балу в честь царевича. Царевича поддерживают епископ Бернард Мацеевский, вице-канцлер Пётр Тыльский, краковский воевода Николай Зебжидовский и прочие, прочие. Князь Януш знал уже благосклонное отношение к этой ещё загадочной, но привлекательной для него фигуре папского нунция Рангони. И хотя из Рима ещё не было получено подтверждение, что московского царевича поддерживает сам Папа, но по тому, как засуетились вокруг молодца иезуитские и бернардинские монахи, можно было полагать, что Ватикан не останется в стороне и не упустит возможностей извлечь для себя выгоды.

Конечно, немало значило и то, что старый канцлер Ян Замойский старался предостеречь короля и сейм от признания московского «княжича», как он называет этого человека во всех своих посланиях, в том числе и в личном послании к князю Янушу. Но кто сейчас слышит голос Замойского? Старик почти не вылезает из своего Замостья. Говорят, готовит речь для произнесения в сейме. Там она прогремит, точно. Да когда ещё соберётся сейм? Доживёт ли до него тяжело больной канцлер? И что удастся провернуть к тому времени пану Мнишеку, Мацеевскому, Зебжидовскому, князьям Вишневецким, литовскому канцлеру Сапеге? Удастся ли правительству сдержать силы, которые готовы ринуться на зов любого злодея? На этот раз он обещает добычу за счёт Московского государства.