Юрий Слепухин - Государева крестница

Когда отец сказал, что Лобанов к ней сватается и вроде бы нет причин ему отказать (разве что, с подковыркой добавил тятя, есть у неё на примете кто иной), у Насти впервые промелькнула мысль о том, что живёт она как-то не так, как живут другие, — очень уж ладно всё у неё получается. О замужестве, как и большинство её сверстниц, она доселе думала отчасти с ожиданием и надеждами, а отчасти со страхом. И трудно сказать, чего было больше. Замуж в Москве выдавали не по любви, тут совсем другие находились у родителей соображения, а молодых не спрашивали, да они, как правило, и не видели друг друга до самого дня свадьбы. Так что замуж идти было почти то же, что жребий тянуть: повезёт, так вытянешь счастливый, ну а коли нет — ничего не поделаешь, знай терпи...

Познакомиться с женихом до свадьбы, да ещё полюбить его, было для московской девушки удачей необыкновенной и очень редкой. В иных краях, слыхала Настя, было иначе — об этом и тятя однажды проговорился, а больше рассказывал Андрей, побывавший в Ливонии и Литве. Там, говорил он, живут куда вольнее, парни и девушки вместе бывают на всяких праздниках, знакомятся, и каждая может приглядеть себе дружка — хотя, понятно, и там против родительской воли не идут, случается всякое. Бывает, кого и выдадут насильно, а кого, напротив, разлучат против воли, но по большей части спрашивают согласия и невесты, и жениха. Москвичкам о таком оставалось только мечтать.

Они и мечтали. Мечтали все Настины подружки, и она сама тоже мечтала. Сколько раз ей, бывало, представлялось необыкновенное: поедут, к примеру, в лес по грибы, а там она отобьётся невзначай от остальных — и вдруг зверь какой объявится, медведь аль сохатый (сохатые, тятя сказывал, тоже гораздо бывают свирепы). Тут бы ей и пропасть, не появись следом за зверем добрый молодец... Что ж тут дивного? Охотник мог ведь идти за добычей по следу, вот и подоспел в самый последний миг. Она, понятно, успела тем временем сомлеть с перепугу и опамятовалась уже у него на руках, как он выносил её из лесу. Могло же такое быть? Понятно, могло, и неужто после такого тятя отказал бы ему в сватовстве!

Представлялись и разные другие случаи, война к примеру, татарский набег; возьмут её поганые сыроядцы в полон — а он догонит и отобьёт. Или того проще: редко ли Москва горит, при пожаре тоже кто гибнет, а кого и спасают вовремя... Хотя, ежели пожар здесь учинится, скорее её тятя из огня вытащит, а то и Онисим какой — упаси Бог. Вышло же всё по-иному, хотя и почти так, как мечталось. Не было ни татарвы, ни зверя лесного, обошлось и без пожара, но молодец-то подоспел вовремя! И тоже ведь не просто так подоспел, а спасать её кинулся... Что сам пострадал — оно неудивительно, так и должно быть. Отбивал бы её у медведя или какого татарина, тоже без крови не обошлось бы, мог и под саблю угодить, и звериных когтей не избежать, здесь-то ещё легко отделался. Что воину ушиб? Сам рассказывал, как его — под Полоцком или ещё где — так благословили по лбу шестопёром, что аж в глазах потемнело, а на шеломе осталась вмятина с пол-яйца...

Настя, как и большинство девушек её круга, к учению прикоснулась едва-едва, хотя читала охотно, а главное — умом была пытлива и проницательна, даже и не по возрасту. Распознав во встрече с сотником Лобановым явную примету особого благорасположения судьбы, она не возгордилась, а скорее оробела, почувствовала даже смущение: ей-то за что, чем она заслужила такое?

Тут было от чего смутиться. Из читанного в книгах, а читала она преимущественно жития святых, Насте было хорошо известно, что праведная жизнь редко вознаграждается здешними, земными удовольствиями; богатство, к примеру, легче всего приходит к тем, кого праведниками никак уж не назовёшь, не зря Христос сказал, что скорее вельбуд попадёт в царство небесное, нежели иной боярин...

Скорее можно было предположить, что всякие земные радости враг рода человеческого щедро рассыпает как раз перед неправедными — как приманку, чтобы легче заманить на путь погибели. Если так, то чрезмерной удачливости во всём следовало бы не радоваться, а опасаться. И когда Андрей, благополучно вернувшись из Курска, сказал ей, что будет договариваться с отцом о свадьбе, к охватившему Настю ощущению неправдоподобного счастья очень скоро — она сразу это почувствовала — примешалась какая-то неясная тревога.

Потому что жизнь её (раньше Настя об этом просто не задумывалась) получалась слишком уж благополучной, слишком удачливой во всём, от мелочей до крупного. Конечно, родилась она не в боярских палатах и росла без родимой матушки, но о знатности ей никогда и не мечталось, а отец — даром что простой вроде бы ремесленник — всегда был в чести у государя за своё мастерство. Матушку же Бог призвал так рано, что Настя её вообще не увидела, и половинное своё сиротство она скорее понимала умозрительно, нежели ощущала сердцем. Во всём же прочем жизнь её складывалась на редкость счастливо.

На редкость, ибо к другим жизнь была немилосердна, и Насте то и дело приходилось слышать о разного рода бедах и несчастьях. Дворовые девушки Фрязиных все как одна были с каким-нибудь горьким прошлым: у той семья вымерла от морового поверия, ту мачеха прогнала из дому побираться, та едва спаслась на пожарище... Сами они рассказывали теперь об этом без слёз, дело было привычное, обыденное, с кем не бывает!

А вот с ней, с Настей, — не бывало. С самого раннего детства, едва начала помнить, всё вокруг неё слаживалось и ладилось как-то само собой, словно кто-то им ворожил. Дважды на её памяти отец уходил с государевыми ратями и оба раза вернулся цел-невредим, а у скольких погибали на войне отцы, братья, защитники и кормильцы... Об этом тоже говорили спокойно — а куда денешься, на то и рать, чтобы потянуть с супостатом жребий о жизни и смерти. Тут уж кому как выпадет! Ну это ладно — отец не был обычным ратником, ему уцелеть было куда легче; но и тут, без всякой войны, сколько бед подстерегает людей на каждом шагу! Болезни неизлечимые, пожары, разбойные нападения — обо всём этом приходилось слышать то и дело. Но Фрязиных беды обходили стороной, и если прежде Настя не обращала на это необычное благополучие никакого внимания, воспринимая как должное, то теперь задумалась — и словно почуяла неладное.

Теперь ей всё чаще казалось, что в жизни обычной, исполненной трудностей, неудач, лишений куда меньше причин тревожиться и чего-то бояться. Ну разве что какого-то совсем уж большого несчастья — но что о нём думать, покуда не навалилось! Думай не думай, заранее не убережёшься. А что до всякого рода мелких бед, то с ними при такой жизни, наверное, как-то свыкаешься и они уже не пугают. Да ведь и Христос говорил, что кому тяжко здесь, те будут сторицей вознаграждены на небесах; и это понятно, иначе и быть не может, — какая же это была бы справедливость, если бы на Страшном Судилище был бы один спрос с того, кто прожил жизнь праведно, но без забот и трудов, и с грешника, из нужды пошедшего на злое дело. Мало ли таких? Ясно же, что кому больше было дано, с того больше и спросится, а кто в этой жизни обижен, тому будет прощено то, чего не спустили бы иному праведнику...