Юрий Слепухин - Государева крестница

— Так-то оно так, а иной раз и боязно. К примеру, стану я его огнестрельному бою учить, а пистоль в руках и разорви, вот те и выйдет по её слову — беда через Димитрия. Того для опасаюсь брать Бориску на стрельбище... Вот ещё вспомнил, как стали говорить про огнестрельный бой...

— Слушаю, боярин.

— Да не боярин я, Андрей Романыч, ведомо ж тебе, не удостоен я боярского сана!

— Ну не по сану, так по должности.

— Спаси Бог, должность и впрямь хлопотная, не всякому и боярину по плечу... Я вот чего хотел сказать! Ты с Фрязиным-то, с Никиткой, постарался бы поближе сойтись. Человек он нужный и в силе, не гляди, что худородный. В большой милости у великого государя, чуешь?

— Слыхал про то, — кивнул Андрей. — Мастер изрядный, оттого и милостив к нему Иван Васильевич.

— Я и говорю, такому человеку войти в доверие — ох как может пригодиться... Мало ли что? Все мы ходим под Богом и великим государем, а время нынче беспокойное, того и гляди...

— Что? — спросил Андрей, подождав.

— Да мало ли... Я вот чего подумал: есть у меня хитрая пистоль немецкой работы, шестизарядная, да маленько попорчена. Ты бы зашёл к Фрязину на досуге, показал бы ту пистоль — нельзя ли, мол, починить. Мыслю, не откажет, а? Первое, ты у него девку вроде бы спас, стало быть, он в долгу у тебя...

— Полноте, Димитрий Иванович, какой долг?

— Большой, ох большой! Он от своей Настасьи без ума, только не хватает списать на парсуну и свечки перед ней ставить. Ну, оно понятно — единая дочь, досталась дорого: жена померла родами, а он, видать, любил жёнку-то, коли так и не женился вдругорядь. Иль не хотел, чтобы дочь росла при мачехе? Всё едино — должник он твой, это первое. А второе — любо ему ладить разную хитрую механику, сам загорится, как увидит.

— И то, — согласился Андрей.

По правде сказать, ему и самому нынче не раз подумалось, с каким бы делом приехать как бы невзначай к оружейнику. В гости вроде не зван. Сегодня приглашали отобедать — сдуру не остался, а впредь разговору не было... Пистоль же — это дело другое, по этакому поводу в любой день не зазорно прийти. Только вот как подгадать, чтобы и её увидеть? Нетто в воскресенье, как будут от обедни возвращаться...

Говорят, нельзя ни по какому поводу ложно ссылаться на хворь, ежели её нет. Не было, мол, так будет. В ту ночь, слушая раскрывающего свои тайные замыслы царя и вспомнив вдруг о присутствии за стенкой постороннего человека, Никита Фрязин от испуга переменился в лице; Иоанн же, наблюдательный как многие подозрительные от природы люди, не преминул это заметить и тотчас спросил, что с ним. Объяснить пришлось первым, что пришло в голову: приступом лихоманки. Днём позже лихоманка его и свалила — чтобы не лгал вдругорядь. А может, и впрямь простыл, когда вышел в одной рубахе на двор проводить гостя. Ночь была знобкая и с ветерком.

Здоровья он был крепкого, и обычно в таких случаях сразу помогало испытанное старое средство — испить ковш водки с чесноком и пропариться в мыльне. На сей раз, однако, не помогло, и пришлось Онуфревне пользовать его своими зельями. Два дня пил Никита горькие травные отвары и покорно давал растирать себя мазями из медвежьего, барсучьего, гусиного и Бог весть ещё какого жиру. На третий день стало лучше — отпустило в груди и перестало кидать из жара в озноб.

Ещё слабый после непривычно долгого лежания, но уже чувствуя себя здоровым, он прошёл в работную и занялся делом. Услышав, что отец встал, прибежала Настя — раскрасневшаяся от работы, в простом крашенинном сарафане: нынче с самого утра на дворе рубили капусту для засола.

— Тять, не рано ли поднялся? — спросила она, грызя морковку. — Полежал бы ещё денёк, всей работы не переделаешь.

— То-то что не переделаешь, потому и баклуши бить некогда... Огурцы в погреб скатили?

— Вроде бы скатывали, слыхала. Морковки не хочешь?

— «Вроде бы», — проворчал Никита, отмахиваясь от протянутой морковки. — Должна была сама доглядеть, не всё Онуфревне поручать, она уж стара, куды ей. О прошлом годе скатывали — две бочки упустили, одна расселась. Гоже ли такое?

— Не гоже, — согласилась Настя. — Тять, так мне Зорьку не брать теперь?

— И думать не моги. Куды навострилась-то? Я сказал — со двора теперь ни шагу.

— А с мамушкой? Мне бы в торговые ряды — позументу надо купить...

— Пошли там кого ни есть, скажешь чего — купят. Отойди в сторонку, Настёна, ты мне свет застишь.

— Купят, купят! — закричала Настя и топнула ногой. — Да не то купят, что мне надобно!

— Пошто на отца топаешь, — он повысил голос, — вот я те топну! Псы вон разбрехались — поди глянь, кого там принесло...

Настя вышла. Немного времени спустя послышался за дверью какой-то шум, свара, приглушённые голоса, потом Никита, изумлённо прислушавшись, различил голос дочери:

— ...ты руки-то не распускай, ирод, ишь разлакомился, сквернавец! Я вот тяте сейчас скажу — да он те башку проломит, шпынь ты бесстыжий! Тять! А тять!

Никита, вскочив, рывком распахнул дверь и увидел рядом с дочерью незнакомца в немецком платье. Впрочем, незнакомцем тот показался лишь на первый взгляд — в сенцах было полутемно; вглядевшись, Фрязин узнал в пришедшем государева лекаря.

— Тять, немчин там к тебе, а только чего он охальничает, да я ему, окаянному...

— Ступай, Настя. — Он распахнул дверь шире и посторонился, пропуская гостя. — Здрав буди, господин Бомелий. С чем пожаловал?

— Посылан есть от его царского маестету проведать, недужен ли, — ответил лекарь, произнося русские слова уверенно, но с несвычным русскому слуху выговором.

— Был недужен, нынче полегче стало. Скажи великому государю, что завтра приду, Бог даст. А как приду, буду бить челом, чтобы тебя, Елисея Бомелия, боле ко мне ни с каким делом не присылал бы.

— Как сие понимать?

— А так вот и понимай. Ты в честный дом пришёл аль в кабак? Коли отец с матерью вежеству тя не научили, так гляди, как бы другой кто не поучил. По нонешним-то твоим годам оно позорнее будет!

Лицо лекаря исказила злобная усмешка.

— Ты смел, майстер, с царским дохтуром так не говорят, — сказал он вкрадчиво.

— А это уж кому как нравится. Ты же запомни, что я тебе говорю! Только вот то, что от великого государя послан, не то работникам велел бы тебя, охальника и невежу, пинками со двора выбить!

— Ты вовсе дикий варвар, коли молвишь подобное мужу не подлого роду, но имперскому шляхтичу. За бесчестье дорого расплачиваются, майстер Фрязин. — В словах лекаря была уже неприкрытая угроза.

— Это ты-то про бесчестье поминаешь? — Никита рассмеялся. — И язык ведь, глянь, не запнулся! Истинно бесстыжий, верно тебя дочь моя припечатала, вернее не скажешь. Ты когда на Москву-то приехал — тому года три-четыре? А я, вишь, незадолго пред тем был в ваших имперских краях. Ведом ли тебе такой город, Любек?