Дмитрий Барчук - Две томские тайны

— Конечно, зови… Нет, постой. Как он выглядит? Сильно изменился?

— Постарел. Поседел. Отрастил бороду. Стал молчаливым. Но это, без сомнения, он.

— Что ж, приглашай брата. И, пожалуйста, принеси нам водки и чего-нибудь закусить.

Дверь открылась снова, и в комнату вошёл высокий человек с плешивой головой и длинной седой бородой.

Какое-то время они безмолвно стояли друг против друга: царь нынешний — у окна и бывший — у двери. Брат изучал глазами брата. О чём думал каждый? Опасался ли Николай конкурента в лице воскресшего Александра? Допускал ли победитель Наполеона, что эта семейная встреча может стать последней в его жизни? Может быть, за дверью его уже поджидают убийцы с кинжалами? Но ни тот, ни другой не подал виду, что чего-то боится.

Первым сделал шаг навстречу Николай. Он подошёл вплотную к брату, посмотрел в его небесно-голубые глаза и быстро обнял его, чтобы Александр не увидел его слёз.

— Оказывается, не только Христос воскрес из мёртвых, — проговорил он, уткнувшись в мягкую бороду.

— Не богохульствуйте! — строго сказал Александр. — Хотя я и прошёл Дорогой скорби, по которой нёс свой крест Спаситель, но в царстве мёртвых, в отличие от него, не был. Правда, не раз уже готовился отправиться туда.

— Но почему ты не писал мне? — с обидой спросил император.

— Извините, у меня не было возможности писать.

— Но где ты был все эти годы?

— Скитался по свету. Жил в монастырях, у простых людей, много молился. Много где был, Ваше Величество, всего и не упомнишь.

Император прошёлся по комнате и снова встал возле окна.

— А я вот царствую, несу бремя власти. Иногда завидую твоей бесшабашной удали. Вот так взять бы и бросить всё, и уплыть, куда глаза глядят. Путешествовать по разным странам и морям. Это ли не счастье? Но я так не могу. Чувство долга, ответственность за страну не дают мне сделать это. В отличие от тебя, я не мистик и не романтик. Я не люблю философии. Мне нравятся инженеры. Надо заниматься не любомудрием и поиском смысла жизни, а строить крепости, мосты и дороги. Во всём должен быть точный расчёт и порядок. А для этого нужны сильная власть и закон. Я есть их олицетворение в Российской империи. Знаешь, как меня называют придворные? Весьма поэтично — «Дон-Кихот самодержавия». В моём царствовании нет твоего блеска. Я не расширил, как ты, границы империи. За эти одиннадцать лет я присоединил только два кавказских ханства. Хотя мог бы поддержать восстания балканских народов против османов и осуществить вековую мечту нашей династии — завладеть Константинополем. Но я этого не сделал. И даже вопреки имперской логике, когда нашему заклятому врагу турецкому султану пришлось совсем туго, я пришёл ему на помощь и послал наш десант на берега Босфора. Никто — ни англичане, ни французы, ни австрийцы — не поверил в моё бескорыстие. А зря. Я и поныне убеждён, что народы должны быть покорны своим верховным правителям, какую бы веру они ни исповедовали: христианскую или магометанскую. Без этой покорности невозможна никакая империя.

Николай Павлович подошёл к столику, на котором стоял принесённый Клейнмихелем графин с водкой.

— Выпьем за встречу? — предложил он брату.

Александр отрицательно покачал головой.

— Я никогда не любил водку. А сейчас вообще не пью.

— Как хочешь, — сказал император, налил себе рюмку и выпил её одним глотком.

Потом спросил:

— Зачем ты только дал этим полякам конституцию?

Александр промолчал.

— Ты же знал, что я всегда буду чтить законы, какими бы они ни были. Это вы с Константином, потакая во всём полякам, спровоцировали их на восстание. Не было бы вашей конституции, не пролились бы реки крови. Вы меня подставили в очередной раз. Белоручки и чистоплюи! Наворотили дел, расплодили вольнодумцев, а расхлебывать заваренную вами кашу пришлось мне. Я удивляюсь, как меня не убили на Сенатской площади в первый день моего царствования. Я взял на себя грех и вздёрнул на виселице главарей бунта, а остальных отправил в Сибирь и на Кавказ. Зато империя цела! И в том моя заслуга, а не твоя. Это моё царство!

— Я знаю, — тихо произнёс старший брат.

— Зачем ты тогда вернулся?

— Хочу умереть на Родине.

— Это можно устроить быстро.

— И это знаю.

Николай ещё налил водки, но пить не стал.

— И как ты себе представляешь свою жизнь здесь? — спросил он Александра.

— Я очень виноват перед вами и Отечеством, — тихо начал странник. — Мне нет прощения, и я готов понести любое, самое тяжкое, наказание. Вы правильно считаете меня соучастником декабристов и польской смуты. Я готов разделить участь этих людей.

— Виселица или каторга?

— Вам решать.

Николай Павлович задумался, затем поднял рюмку и сказал короткий тост:

— За твоё здоровье, брат!

А потом спросил:

— Почему бы тебе не удалиться в монастырь и там замаливать свои грехи? Ты же ради этого оставил трон?

— Мои устремления сильно изменились с той поры. Бог всегда пребудет в моей душе, но монашеское послушание — не для меня. Всё равно я был и останусь светским человеком, и грех гордыни мне вряд ли удастся в себе преодолеть. К тому же я уже отпет. Мне не нужно никакое богатство. Я готов к самой жалкой жизни. Роскоши материальной я предпочту богатство духа. Но всё же я хотел бы жить в миру, среди людей.

Император внимательно выслушал брата и решил его судьбу:

— Сибирь большая. В ней места хватит. Я организую так, что тебя сошлют на поселение.

— Спасибо, Ваше Величество! Ваша милость безгранична.

До Перми ехали в карете. Странника вызвался сопровождать великий князь Михаил Павлович. Всю дорогу он расспрашивал старшего брата о неведомых странах и народах и всё не переставал удивляться диковинным обычаям.

— Как я завидую вам, брат! Вы так много повидали! — в сердцах восклицал Михаил.

Своей эмоциональностью он напоминал Александру Константина. Между младшими братьями — Николаем и Михаилом — была почти такая же разница в возрасте, как между старшими — Александром и Константином. Но разделяла эти две пары потомков Павла I целая пропасть — почти двадцать лет. Поэтому старшие братья никогда не воспринимали младших всерьёз. Они больше годились им в сыновья, а не в братья, поэтому и общения между ними особого не было.

И только сейчас Александр понял, что его и Николая, ставших впоследствии императорами, при всей их непохожести объединяло нечто общее. Стремление быть первыми. А Константина и Михаила, наоборот, — желание всегда оставаться на вторых ролях. Каким верным другом был Константин Александру, такой же верной тенью стал Михаил для Николая.

За месяц жизни в лавре Александр Павлович заметно изменился. Исчезла болезненная худоба и вселенская усталость. На его здоровье благоприятно сказались возвращение на Родину и радушный приём, который он встретил здесь. Да и пища в монастыре была гораздо лучше той, к какой он привык за годы скитаний.