Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Да, — говорил Гэд, — это льды и снега. Кто пробовал настоящий горный лед?

— Пиренейский, что ли? — спросил некий солдат из молодых.

— Хотя бы пиренейский.

— Я, например.

— Так вот, — стал поучать Гэд, — ты забудь о нем. То был не лед, а просто так… забава детская. Настоящий лед там… — И он указал на Альпы.

— Ты бывал там, что ли?

И Гано Гэд соврал, как врет порой бывалый солдат:

— Еще бы! Доводилось…

Альпийские вершины особенно ярко сверкали в солнечный день. Даже не верилось, что это льды или снега. Почему же не тают они под лучами солнца? Разумеется, тают, да еще как! Если бы дело обстояло иначе, то откуда бы взялась эта красивая река Исавр с ее красивыми берегами? Вот как шибко несет она свои воды на зимний Запад [2] Юго-запад. , к Родану! А где родились эти воды? Там, у самых ледников, ослепляющих воинов своей белизной, по сравнению с которой римская известка воистину серого цвета.

Гано Гэд шагал с высоко поднятой головой. Его башмаки оставляли четкие следы на плодородной галльской земле. И он гордился этим: ведь ни один карфагенянин еще не ступал здесь. А Бармокар отставал от него. Не потому, что был слабее. Нет, он просто пытался держаться поближе к Рутте, которая была со слонами. Слоны не очень торопились, да их и не особенно торопили. Слон — на то он и слон, чтобы шагать основательно, уверенно, шагать наверняка: шагать и дойти до цели. Очень важно дойти именно до цели, а иначе зачем вся эта затея с великим походом через невиданные горы?

Чем дальше в глубь материка продвигалось карфагенское войско, тем настойчивее тревожил вопрос: а все-таки проходима ли эта стена, подпирающая небо, стена, именуемая Альпами?

На прекрасном привале среди леса и лесных полян в послеобеденную пору Гано Гэд повстречал Бармокара. Разумеется, коренастый пращник находился недалеко от слонов, то есть от своей ненаглядной Рутты.

— Послушай, брат, — весело обратился к нему Гэд, — ты особенно не липни к этому индусу. Это тебе не римское войско. У нас не любят мужеложства.

Бармокар обиделся:

— А кто тебе сказал, что липну?

— К примеру, я. — Гэд широко улыбнулся.

— Не дури, — огрызнулся пращник. А подумав, сказал: — Говоря откровенно, ты немного прав. Липну. Тороплюсь. Не думаю, что там, — он кивнул на горы, — любовь особенно расцветает. А тут что творится: солнце, трава, птички…

— Пожалуй, — согласился Гэд. — Не стоит терять времени… Но где же Рутта?

— Она придет, — уверенно сказал Бармокар. Он с удовольствием вдыхал пряный воздух и без особой охоты время от времени взирал на белую стену, подымающуюся до самых небес. Спросил друга: — А ты знаешь, что там?

— Знаю.

— Что же?

— Льды и снега.

— А еще?

— Брат мой, не заглядывай так далеко. Ты лучше найди укромное местечко и задери подол этой Рутте.

— Гано, я же просил тебя…

— Ладно, не буду. Ты же знаешь — я груб, неучтив, прям, как этот палец. — Он продемонстрировал свой заскорузлый указательный палец карфагенского рыбака.

— Рутта для меня — больше чем жена… — объяснил Бармокар.

Гэд немного подивился, а потом угадал:

— И жена, и любовница?

— Если угодно, Гэд. — Бармокар с грустью глядел на высоченные горы, каких в жизни не видывал и не подозревал, что такие вообще существуют.

Гэд угадал, что именно чувствовал в эти мгновения Бармокар. Хлопнул друга по плечу:

— Все будет хорошо.

— Ты уверен?

— Уверен. А знаешь почему?

— Нет, не знаю.

— С нами Ганнибал. С ним не пропадем!

Невдалеке на лесной прогалине показался хрупкий индус. Бармокар бросился ему навстречу.

Махарбал, начальник конницы, вышел из палатки командующего. Исподлобья глянул на горы: они ему не нравились. И красоты никакой не замечал — просто нагромождение гигантских глыб, из льда и снега сотворенных. Не любоваться ему хотелось, а думать — думать о том, как его кони поведут себя на узких ледяных тропах. Одно дело Пиренеи, а совсем другое — эти Альпы, сплошные снежные стены до самого неба! Чем больше слепили эти горы, тем мрачнее становился Махарбал. Зная крутой нрав начальника, подчиненные обходили его, пытались не попадаться ему на глаза.

— Любуешься? — услышал за собой Махарбал голос Ганнибала.

Не повернув головы, Махарбал обронил:

— Нет.

— А я любовался не менее часа.

Ганнибал приставил ладонь козырьком ко лбу, внимательно присмотрелся к горам, так внимательно, словно искал давно знакомую вершину или сызмальства знакомое ущелье.

— Вон там, правее этой вершины… — Ганнибал указал рукою на пик. — Там лежит перевал. Те, которые живут по эту сторону гор, называют его Волчьим, а те, которые по ту сторону, — Крутобоким. А теперь переведи глаза левее. Еще левее. Это — перевал Глухой. А почему Глухой — неизвестно.

Махарбал точно не замечал перевалов — мрачно глядел исподлобья, как ассирийский бог. Ганнибал сказал:

— Махарбал, не волнуйся прежде положенного часа…

— Я и не думал волноваться.

— Что же ты стоишь мрачнее тучи?

— Смеяться, что ли?

— Но не горевать же?

— Меня заботят кони…

— А меня, Махарбал, и кони, и слоны, и люди. Все сто тысяч воинов.

— Сто тысяч? — удивился Махарбал.

— Не сто — так девяносто. Тоже не горстка.

— Это верно.

— Так что же ты думаешь об этих горках?

— Горках? — Махарбал криво усмехнулся. — Я скажу тебе так: по-моему, не слыхано от века, чтобы такое великое множество людей, какое набрал ты, и в такое время года перевалило через этот снежный частокол. Оставим все в стороне, возьмем в расчет только слонов… Хочу знать, как эти махины прошагают по скользким тропам? Когда я думаю об этом — мороз по коже…

— В самом деле?

— Да, Ганнибал, да! Я воин и привык говорить прямо.

— Ты — воин? Это неправда, Махарбал! Ты — полководец. Вот кто ты. — Ганнибал крепко сжал кулаки и поднес их к своему подбородку. — Пол-ко-во-дец! Вот кто!.. И ты не имеешь никакого права рассуждать, как рядовой воин. Скажу тебе: если будешь считать людей — дело пропало! Твое дело идти вперед. Одни — погибнут, другие — дойдут… Да будет тебе известно, что тысячи и тысячи людей — воинов и купцов — переходили через эти горы. Это я установил доподлинно. Мало того. Перевалов в этих горах не два и не три. Значительно больше. Неужели ты полагаешь, что те, кто шагал через них, смелее нас?! Не вернее ли предположить обратное?

Ганнибал был вроде бы спокоен. Но только внешне. Он полагал, что среди ближайших его помощников не должно быть ни одного маловера. Ни одного! Если будет необходимо — он отпустит на все четыре стороны любого, кто засомневается в успехе похода.

— Я обещал прогулку. А разве не была прогулкой вся дорога от Нового Карфагена до здешних мест? Можешь ответить на этот вопрос откровенно, положа руку на сердце?