Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Великий князь Николай Николаевич! Своей длинной костистой рукой он достал даже сердце Анатолии. Его войска яростно сокрушали все на пути. Перевалив через снежные горы и песчаные степи, гнев великого князя достиг Трабзона и дошел до Стамбула. Люди прозвали его Николаем Долгоруким и с ужасом рассказывали о его безумии и жажде кровавых сражений. В войну ввязались многие страны. Линия фронта простиралась теперь от Афганистана до Северного моря, а страницы газет пестрели именами королей, генералов и названиями стран, как тела павших героев – ядовитыми мухами.

И вновь наступило лето. Город окутал палящий зной, асфальт на улицах плавился под ногами. На востоке и западе праздновали победу. Я просиживал дни в чайхане или кофейнях, навещал друзей и слонялся по дому. Многие упрекали меня за дружбу с армянином Нахараряном. Дивизия Ильяс-бека все еще оставалась в городе, проводя военные учения на пыльном плацу. Опера, театр и кинотеатры работали, как и до войны. Много всего произошло, но ничего не изменилось в мире, городе или у меня дома.

Измученная занятиями в школе, Нино приходила к нам, и я гладил ее гладкую кожу. В глазах ее затаился пытливый страх. Кузина Айша сообщила мне, что учителя будущей мадам Ширваншир снисходительно ставили в журнале «удовлетворительно». Когда мы с Нино прогуливались по улице, ее подруги по лицею провожали нас долгим взглядом. Мы ходили в городской клуб, театр, на балы, и от сопровождающих никогда не было отбоя. Наши друзья окружали нас плотной стеной своей пугающей доброжелательности – Ильяс-бек, Мухаммед Гейдар, даже благочестивый Сеид Мустафа, – и им редко удавалось договориться между собой. Когда богатый толстяк Нахарарян попивал шампанское, разглагольствуя о взаимной любви между кавказскими народами, Мухаммед Гейдар мрачнел и говорил:

– Полагаю, господин Нахарарян, вам незачем об этом беспокоиться. После войны здесь мало кто из армян останется.

– Но Нахарарян-то уж точно останется! – кричала Нино.

Нахарарян отмалчивался, потягивая шампанское. Ходили слухи, что он переводил все деньги в Швецию. В любом случае мне было все равно. Когда я попросил Мухаммеда Гейдара обходиться с Нахараряном мягче, он нахмурился и произнес:

– Аллах знает, почему я не выношу этих армян.

И вот наступил день, когда Нино стояла в экзаменационном зале гимназии Святой царицы Тамары, доказывая свою зрелость математическими задачами, цитатами из классиков, историческими датами, а в минуту отчаяния прибегая к очарованию своих больших грузинских глаз. Ход сработал – она сдала экзамены.

Когда после бала, устроенного в честь окончания экзаменов, я забрал сияющую от счастья Нино домой, старый Кипиани произнес:

– Теперь-то вы уж действительно помолвлены. Собирайте чемоданы, Али-хан. Мы едем в Тифлис. Я должен познакомить вас с родственниками.

И мы поехали в Тифлис, столицу Грузии.

Тифлис походил на семейные джунгли, и у каждого дерева в этих зарослях было свое имя: дяди, двоюродные братья и тети. В семейных джунглях немудрено было потеряться. Имена, звучащие, как старинная сталь, пронизывали слух: Орбелиани, Чавчавадзе, Церетели, Амилахвари, Абашидзе. А в садах Дидубе, раскинувшихся на окраине города, грузинские музыканты играли «Мравалжамиер», кахетинскую боевую песню, и дикую хевсурскую «Лило». Приехавший из Кутаиси двоюродный брат Абашидзе пел «Мгали Делиа», песню имеретинских горцев. Дядя отплясывал давлури, а старый седовласый мужчина, выскочив на ковер на зеленой лужайке, застыл в позе «Бухнаха». Пир продолжался всю ночь. Когда за холмами едва показалось солнце, музыканты стали петь гимн «Восстань, царица Тамара, Грузия рыдает о тебе». Мы с Нино тихо сидели за столом. Вдруг засверкали кинжалы и сабли. Начался грузинский танец ножей в исполнении толпы двоюродных братьев. Танец исполнялся уже на заре и выглядел как сценическое представление. Настолько неестественным и далеким он казался.

Я прислушивался к беседам соседей по столу. Голоса раздавались эхом из далеких времен:

– Под командованием Саакадзе Церетели защищал Тифлис от Чингисхана.

– Вам, конечно же, известно, что мы, Чавчавадзе, древнее княжеского рода Багратиони.

– Первый Орбелиани, говорите? Он пришел сюда из Китая три тысячи лет тому назад и приходился сыном самому императору. У некоторых потомков Орбелиани до сих пор раскосые глаза…

Я смущенно огляделся. Род Ширваншир с его несколькими поколениями на этом фоне, несомненно, проигрывал. Но Нино поддержала меня:

– Не обращай внимания, Али-хан. Конечно же, родословная моих двоюродных братьев очень древняя и благородная, но где находились их предки, когда ваши завоевали Тифлис?

Я лишь благодарно промолчал в ответ. Даже сейчас, посреди своей родни, Нино вела себя как жена Ширваншира. Я почувствовал гордость за нее.

– Это вино – чистое, ибо в нем присутствует дух Бога. Хмель – от дьявола. Но не все об этом знают. Пей, Али-хан! – шептала мне, наклонившись к самому уху, какая-то пожилая женщина.

Красное кахетинское вино напоминало огненную жидкость. Я не решался, но в конце концов поднял свой бокал в честь семьи Орбелиани.

Когда мы вернулись в город, солнце все еще светило. Я хотел сразу же отправиться в гостиницу, но один из двоюродных братьев Нино, а может, это был и дядя, удержал меня:

– Вчера вечером ты был у Орбелиани, сегодня же ты мой гость. Мы позавтракаем в Пургвино, а на обед приедут друзья.

Я оказался в плену у грузинского великодушия. Так продолжалось всю неделю. Алазанское или кахетинское вино, жареная баранина и сыр мотал – меню все повторялось и повторялось. Двоюродные братья сменяли караул как солдаты фронта грузинского гостеприимства. Не менялись лишь я и Нино. Я восхищался выносливостью Нино. В конце недели она оставалась свежей, как весенняя роса, не переставая смеяться и болтать с многочисленными кузенами и тетушками. Лишь по едва различимым хрипам в голосе можно было догадаться, что она целыми днями танцевала, пила вино и лишь изредка спала.

Наутро восьмого дня нашего пребывания в Тифлисе в мою комнату постучались двоюродные братья Сандро, Додико, Вамеш и Сосо. Я, как трусливый заяц, юркнул под одеяло.

– Али-хан, сегодня тебя приглашает Дшакелис, и мы собираемся поехать к ним в имение в Каджори, – безжалостно вынесли они приговор.

– Я сегодня никуда не поеду, – мрачно ответил я. – Сегодня для меня, бедного мученика, откроются врата рая, и архангел Михаил своим огненным мечом проложит мне туда путь, ибо я погиб как праведник.

Братья обменялись недоуменными взглядами и разразились громким и безжалостным хохотом.

– Сера, – односложно отозвались они.