Курбан Саид - Али и Нино [litres]

– Ильяс-бек, – обратился я к нему, – Сеид прав. Ты забываешь тайну крови. Родители Лалая убиты мусульманами. Каким же мерзавцем надо быть, чтобы забыть об этой мести.

– Или политиком, Али-хан, который сможет преодолеть зов крови, чтобы спасти свой народ от кровавой смерти. Если ему хватит ума, он встанет на нашу сторону во имя собственных интересов и интересов своего народа.

Мы проспорили до наступления сумерек.

– Кем бы вы ни были, политиками или просто мужчинами, я только надеюсь, что через неделю вы вновь соберетесь здесь целыми и невредимыми. Потому что, если в нашем городе развернутся бои… – Нино остановилась.

Ночью Нино лежала рядом со мной. Губы ее были полуоткрытыми и влажными. Она тихо уставилась на окно. Я обнял ее. Она повернулась и спросила:

– Ты собираешься воевать, Али-хан?

– Конечно, Нино.

– Да, – повторила она, – конечно.

Вдруг она обхватила мое лицо обеими руками и, прижав к груди, стала осыпать его поцелуями. Глаза ее были широко открыты, ее охватила безумная страсть. Она прижималась ко мне с вожделением, покорностью и страхом смерти. Лицо выражало принадлежность к какому-то иному миру, дорогу к которому она должна была одолеть в одиночку. Внезапно откинувшись и уставившись мне в глаза, Нино едва слышно произнесла:

– Я назову сына Али.

Затем она снова замолчала, обратив затуманенный взгляд на окно. В бледном свете луны возвышался изящный минарет. Угрожающей тенью припали к земле старые крепостные стены. Издалека доносился звон железа – кто-то многообещающе точил свой кинжал. Зазвонил телефон. Я поднялся и, спотыкаясь, нашарил в темноте аппарат. На проводе был Ильяс-бек:

– Армяне объединились с русскими. Они требуют, чтобы мусульмане завтра до трех часов дня сдали оружие. Мы, конечно же, не примем их условия. Ты с пулеметом займешь позицию у крепостных ворот, слева от ворот Цицианашвили. Я пошлю тебе еще тридцать человек. Подготовься как следует к обороне ворот.

Я положил трубку. Нино сидела на кровати, уставившись на меня. Я вытащил кинжал и проверил его лезвие.

– Что случилось, Али?

– Враг у ворот, Нино.

Я оделся и позвал слуг. Каждому из этих широкоплечих, сильных и неуклюжих мужчин я роздал по винтовке и спустился к отцу. Он стоял перед зеркалом и ждал, пока слуга не закончит чистить его черкеску.

– На какую позицию тебя направили, Али-хан?

– К воротам Цицианашвили.

– Отлично. Я буду в штабе – в зале благотворительного общества.

Загремев саблей, он поправил руками усы.

– Будь смелым, Али. Враг не должен переступить ворота. Если они дойдут до площади за стеной, воспользуйся орудием. Асадулла приведет крестьян из деревень, они атакуют врага с тыла на Николаевской.

Отец вложил револьвер в кобуру и устало прищурился:

– Последний пароход отходит в Персию в восемь часов. Нино следует обязательно воспользоваться этим. В случае победы русских они обесчестят всех женщин.

Я вернулся в свою комнату. Нино говорила по телефону.

– Нет, мама, я остаюсь здесь. Никакой опасности. Спасибо, папа, не беспокойся, у нас достаточно продуктов. Да, спасибо. Но, пожалуйста, не беспокойся. Я не приеду, не приеду! – Она повысила голос на последнем слове, срываясь на крик. Затем положила трубку.

– Ты права, Нино, – сказал я. – В родительском доме ты тоже не будешь в безопасности. Пароход в Иран отходит в восемь часов. Собирай свои вещи.

Она густо покраснела:

– Ты отсылаешь меня, Али-хан?

Никогда прежде мне не доводилось видеть Нино такой возмущенной.

– В Тегеране ты будешь в безопасности, Нино. В случае победы враги обесчестят всех женщин.

– Я не позволю им обесчестить себя, Али-хан, – ответила она с вызовом, гордо вскинув голову.

– Отправляйся в Иран, Нино, пожалуйста! Отправляйся, пока еще есть время.

– Прекрати, – сурово остановила она меня. – Али, я очень боюсь врага, сражений и всех неприятных событий, которые произойдут. Но я останусь здесь. Я ничем не могу помочь тебе, но мое место здесь. Я должна оставаться рядом с тобой, и точка.

Целуя ее глаза, я почувствовал гордость за свою жену, не поддавшуюся моим уговорам.

Я вышел из дому, когда только начинало светать. В воздухе стояла пыль. Я взобрался на стену. Слуги пробирались ползком сквозь каменные бойницы, с винтовками наготове. Тридцать черноусых загорелых воинов Ильяс-бека, неуклюже расположившись, безмолвно и напряженно наблюдали за пустой Думской площадью. Пушка с маленьким дулом походила на вздернутый русский нос с широкими ноздрями. Вокруг нас все было тихо. Время от времени вдоль стены бесшумно пробегали вестовые. Где-то далеко аксакалы и представители духовенства все еще старались добиться в последний момент чуда и договориться о перемирии.

Взошло солнце, и со свинцового неба на стены обрушилась жара. Я посмотрел в сторону нашего дома. Нино сидела на крыше, обратив лицо к солнцу. В полдень она пришла к нам с едой и питьем. Она с ужасом и любопытством разглядывала пушку и, расположившись в тени, стала смотреть по сторонам, пока я не отослал ее обратно домой.

Часы пробили час дня. С минарета послышался заунывный и торжественный призыв Сеида Мустафы к молитве. Затем он присоединился к нам, неуклюже волоча свою винтовку и заткнув за пояс Коран. Я посмотрел на Думскую площадь, расположенную по ту сторону стены. Через пыльную площадь спешили несколько человек. Они пригнулись, словно опасаясь немедленной атаки. Крича и спотыкаясь, бежала какая-то покрытая чадрой женщина – мать детей, играющих посредине площади.

Один, два, три. Бой часов на городской управе разрушил тишину. В тот же момент послышались первые выстрелы с окраин города. Словно этот бой каким-то образом открыл дверь в другой мир.

Ночь выдалась безлунная. По серым волнам Каспия мягко скользила парусная лодка. Время от времени горькие и соленые брызги волн попадали на нас. Над головой, подобно крыльям огромной птицы, развевались черные паруса. Я лежал на дне лодки, укутанный в бурку. Широкое безбородое лицо рулевого было устремлено к звездам. Я поднял голову и коснулся рукой человека, одетого в бурку.

– Сеид Мустафа, – позвал я.

Надо мной склонилось рябое лицо. Он перебирал красные бусины четок, и казалось, что его ухоженная рука перебирала капли крови.

– Я здесь, Али-хан, лежи спокойно, – ответил он.

Заметив слезы в его глазах, я привстал.

– Мухаммед Гейдар мертв, – сказал я. – Я видел его тело на Николаевской. Они отрезали ему нос и уши.

Сеид повернулся в мою сторону:

– Русские нагрянули со стороны Баилова и окружили бульвар. Ты их просто вымел с Думской площади.

– Да, – начал вспоминать я, – а затем пришел Асадулла и приказал перейти в наступление. Мы выступили, вооруженные штыками и кинжалами. Ты пропел «Ясин».