Курбан Саид - Али и Нино [litres]

– Приветствую вас, как ребенок приветствует первые лучи солнца в день своего рождения. Есть ли у вас документы?

– Мы – Ширванширы, – ответил отец.

– Не имеет ли счастье Ассад-ас-Салтане Ширваншир, Лев империи, пред которым всегда распахнуты алмазные двери дворца шаха, быть вашим родственником?

– Он мой брат.

Мы вышли из лодки и последовали в сопровождении этого мужчины.

– Ассад-ас-Салтане ожидал вашего прибытия. Он прислал за вами машину, которая сильнее льва, быстрее оленя, величественнее орла и надежнее замка на скале.

Мы повернули за угол. На улице стоял трясущийся, будто в приступе астмы, старый «форд». На шинах в нескольких местах пестрели заплаты. Когда мы сели в машину, двигатель задрожал. Водитель машины смотрел куда-то вдаль, возомнив себя капитаном океанского лайнера. Автомобиль завелся всего лишь через полчаса, после чего началось наше путешествие в Тегеран через Решт.

Горячий пустынный воздух овевал Энзели, Решт, улицы и деревушки. Время от времени на горизонте призраком возникали Абу Езид, Шейтан Сую – миражи иранской пустыни. Широкая дорога в Решт проходила вдоль русла несуществующей реки, которое было покрыто слоем ила. Иранские реки обычно пересыхают. Лишь изредка здесь встречаются пруды и водоемы. Сухие берега были усеяны скалами, бросающими тень на песок. Они походили на сонных и довольных доисторических великанов с плоскими животами. Издалека доносился звон колокольчиков каравана. Наша машина замедлила ход, и перед взором предстали верблюды, поднимающиеся по крутой горе. Впереди с посохом в руке шагал погонщик, а за ним следовали мужчины в черном одеянии. Верблюды напряженно продолжали свой путь. С каждым отмеряемым ими шагом колокольчик на шее животных издавал звон. С верблюжьих горбов свешивались длинные темные мешки. Уж не шелк ли исфаганский они везли? А может, это была шерсть из Гилана? Машина остановилась. Мешки приняли очертания человеческих тел – сто или двести трупов, обернутые в черную ткань. Верблюды прошли мимо нас, кивая, как колосья в поле при дуновении ветра. Через пустыню и горы, через белую гладь соленой степи, через множество оазисов, минуя большие озера, караван вез свой груз. Достигнув далекой турецкой границы, верблюды опустятся на землю. Чиновники в красных фесках, проверив тюки, отпустят караван к куполам священной Кербалы. Они остановятся у гробницы имама Гусейна, а заботливые руки перенесут тела в заготовленные могилы. В песках Кербалы тела обретут покой, пока последний трубный глас не возвестит о наступлении Судного дня.

– Молитесь за нас у гробницы имама! – выкрикнули мы и поклонились их памяти, прикрывая ладонями глаза.

– Кто бы за нас помолился, – ответил погонщик.

Караван медленно, подобно тени, подобно Абу Езиду, миражу великой пустыни, двинулся дальше…

Автомобиль вез нас по улицам Решта. За деревянными домиками и мазанками не было видно горизонта. Здесь еще витал дух тысячелетий, сохранившийся с момента основания этого города. Мазанки вдоль узких переулков стояли одна за другой. В городе преобладали серые и черные тона. Все было очень маленькое и, возможно, выражало покорность судьбе. Над съежившимися домиками неожиданно возвышалась мечеть. Лысые головы мужчин были покрыты круглыми, как тыква, шапочками, а лица были похожи на маски. Всюду стояли пыль и грязь. И вовсе не потому, что иранцам нравилось жить в этой грязи. Просто, зная, что все усилия, направленные на борьбу с грязью, окажутся тщетными, иранцы предпочли смириться с ней. Мы остановились в маленькой чайхане, в которой стоял запах анаши. Мужчины стали бросать косые взгляды на Нино. А в углу, весь в лохмотьях и с медной пиалой в руках, стоял дервиш с открытым слюнявым ртом. Он отрешенно смотрел на присутствующих, будто приглядываясь к невидимому присутствию таинственной силы и ожидая какого-то знака от нее. Молчание дервиша становилось невыносимым.

– Я вижу, как на западе восходит солнце! – вдруг выкрикнул он, подпрыгнув.

Толпа вздрогнула. В дверях появился посыльный наместника:

– Его превосходительство велел поставить здесь стражу из-за обнаженной женщины.

Это касалось Нино, которая сидела непокрытой. Не понимающая фарси Нино никак не отреагировала на его фразу. Мы заночевали в доме наместника. А наутро наша охрана, оседлав коней, стала собираться с нами в дорогу. Нино отказалась надеть чадру, и, дабы не столкнуться с рыскающими по стране бандитами, они решили сопровождать нас до Тегерана. Машина медленно ползла по пустыне. Мы проехали Казвин с его древними развалинами. Здесь собирал свою армию шах Шапур. Кроме того, развалины служили местом встречи Сефевидов, художников, их покровителей и апостолов.

Автомобиль одолел еще восемьдесят миль вьющейся, как змея, дороги. Вскоре перед нами предстали ворота Тегерана, выложенные разноцветными плитами. На фоне далекого, покрытого снегом Демавенда выдавались четыре башни. Черная арабская арка с мудрым изречением смотрела на меня взглядом иблиса. Под большими воротами в пыли развалились покрытые ранами нищие и странствующие дервиши в лохмотьях и с вытянутыми, по-аристократически тонкими руками. Своими унылыми и печальными голосами они воспевали красоту величественного Тегерана. Эти люди приехали в город куполов много лет тому назад в надежде на исполнение своих заветных желаний. Сейчас же им оставалось лежать в пыли и посвящать отвергшему их городу свои печальные мотивы. Маленький автомобиль пробирался по лабиринту переулков через Топмейданы, проехав через имперские алмазные ворота и выехав на широкую дорогу, ведущую на окраину Шамирана.

Ворота Шамиранского дворца были широко распахнуты, и, въехав, мы оказались окутанными в облако аромата роз. От голубых плит на стенах исходила приятная прохлада. Мы быстро прошли через сад с фонтаном, из которого в воздух летели серебряные струи. Темная комната с занавешенными окнами походила на прохладный колодец. Свалившись в мягкую постель, мы с Нино сразу же забылись глубоким сном.

Мы спали, просыпались и, объятые сладкой дремой, вновь засыпали в этой прохладной комнате с задрапированными окнами. Пол и низкие диваны были устланы многочисленными подушками, тюфяками и балышами. Во сне мы слышали пение соловьев. Сон в этом большом тихом доме, далеком от всех опасностей, старой бакинской стены, граничил со странным чувством нереальности. Время как будто остановилось. Иногда Нино вздыхала, поднималась и клала голову мне на живот. Я зарылся лицом в мягкие подушки, от которых исходил сладкий запах иранского гарема. На меня нашла безграничная лень. Мне даже лень было поднять руку и почесать нос, который давно зудел. Вскоре зуд прекратился, и я снова уснул.