Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Мы проехали по узким переулкам мимо бесконечных серых глиняных стен. За этими стенами, должно быть, прятались домишки или дворцы, казармы или учреждения. На улицы выходили лишь глиняные стены, скрывающие от любопытных глаз жизнь Ирана. В белом свете луны круглые купола базара напоминали многочисленные игрушечные шары, удерживаемые невидимой рукой.

Мы остановились у бронзовых узорчатых ворот, встроенных в широкую стену. Как только ворота распахнулись, мы въехали во двор.

В обычные дни, когда я один приезжал в этот дом, в воротах стоял старик в лохмотьях. Сегодня же фасад дворца был увешан гирляндами и бумажными фонарями. Останавливающиеся кареты приветствовали низким поклоном восемь мужчин. Громадный двор был разделен на две части. На одной стороне располагался гарем, где у фонтана раздавалась соловьиная трель. На мужской стороне стоял прямоугольный бассейн с лениво плескающимися в нем золотыми рыбками.

Мы вышли из карет. Дядя приветствовал нас у дверей низким поклоном, прикрыв лицо рукой. Мы прошли в огромный зал с резными деревянными стенами и золочеными колоннами. Зал уже был полон гостей в черных папахах, тюрбанах и широкой одежде из тонкой темной ткани. В центре восседал пожилой мужчина с огромным горбатым носом, седыми волосами и бровями, похожими на крылья птицы. Это был его высочество шахзаде. Гости при нашем появлении встали. Поприветствовав в первую очередь шахзаде, а следом и остальных гостей, мы опустились на мягкие тюфяки. Гости последовали нашему примеру. Воцарилось молчание, длившееся пару минут. Затем все снова поднялись и стали раскланиваться друг с другом. Наконец мы снова заняли свои места и замолчали. Слуги принесли бледно-голубые чаши с ароматным чаем и корзинки с фруктами.

– Я много путешествовал и побывал во многих странах, – нарушил тишину его высочество, – но нигде в мире не пробовал персиков и огурцов вкусней иранских.

С этими словами он разрезал огурец и, посолив, принялся медленно и с задумчивым видом жевать его.

– Ваше высочество правы, – произнес отец. – Я путешествовал по Европе и поражался тому, какие у этих неверных мелкие и неприглядные фрукты.

– Я всегда с радостью возвращаюсь в Иран, – произнес мужчина, посол иранского шаха в одной из европейских стран. – Нам, иранцам, нечему завидовать на этой земле. Мир действительно делится на иранцев и варваров.

– Можно насчитать и несколько индусов, – снова вмешался шахзаде. – Будучи когда-то в Индии, я встретил несколько довольно цивилизованных людей, которые по своей культуре были почти на одном уровне с нами. Но опять же – варварство хоть в чем-то должно было проявиться. Этот благородный индус, которого я посчитал за своего, однажды пригласил меня к себе на ужин. Он поедал листья салата!

Мы были просто в ужасе.

– Разница между иранцами и всеми остальными в том, что лишь мы можем по достоинству оценить красоту, – устало произнес мулла с ввалившимися щеками и тяжелым тюрбаном на голове.

– Верно, – поддержал его дядя. – Шуму фабрики я всегда предпочитаю красивую поэму. А Абу Сайду прощаю его ересь только потому, что он является основоположником прекрасных рубаи в нашей литературе.

Затем он откашлялся и стал читать:

– Поразительно, – произнес мулла. – Поразительно. До чего же красив этот стих…

И он стал повторять строку: «Затронута всех правоверных честь».

Затем он поднялся и, взяв серебряный длинногорлый кувшин для омовения, пошатываясь, вышел из комнаты. Через некоторое время мулла вернулся и поставил кувшин на пол. Гости поднялись, чтобы поздравить его с очищением тела от ненужной материи.

– Правда ли, ваше высочество, – обратился мой отец к шахзаде, – что наш премьер Восуг-ад Довле намеревается заключить новый договор с Англией?

– Вам лучше узнать об этом у Ассада-ас-Салтане, – улыбнулся шахзаде, – впрочем, это уже не является государственной тайной.

– Да, – произнес дядя. – Это очень выгодный договор. Отныне варвары станут нашими рабами.

– Действительно? И как же?

– Все очень просто. Англичане любят работать, мы же любим безопасность. Им нравится воевать, мы – сторонники мира. Поэтому мы заключили с ними договоренность, которая позволит нам больше не беспокоиться о безопасности границ. О них позаботится Англия, которая займется строительством дорог и домов. К тому же она заплатит нам за все это. Ибо Англия знает, что мировая культура обязана в основном Ирану.

Рядом с дядей сидел мой кузен Бахрам-хан Ширваншир.

– Вы действительно думаете, что Англия так благоволит к нам из-за культуры, а не из-за нефти? – обратился он к сидящим.

– Так, и культура, и нефть – светочи мира и посему нуждаются в защите, – равнодушно произнес дядя. – Мы ни в коем случае не можем стать солдатами.

– Почему же? – спросил на этот раз я. – Я сам, например, сражался за свой народ и впредь мог бы сражаться.

Ассад-ас-Салтане неодобрительно посмотрел на меня, а шахзаде поставил на стол чашу.

– Я не знал, что среди Ширванширов есть солдаты, – высокомерно произнес он.

– Ваше высочество! Он был офицером.

– Это не имеет никакого значения, Ассад-ас-Салтане… Офицер, – насмешливо произнес шахзаде, выпятив губы.

Я молчал. Я совсем забыл, что в глазах благородного иранца быть солдатом означало принадлежать к низшему классу. Только кузен Бахрам-хан Ширваншир был на моей стороне. Да и то по молодости лет. Сидящий рядом с шахзаде и награжденный множеством орденов Мушир-ад Довле стал подробно объяснять ему, что Иран находится под особым покровительством Аллаха и не нуждается в бряцании оружием перед всем миром. К тому же в прошлом сыны Ирана уже доказали свою отвагу.

– В сокровищнице шаха, – закончил он, – стоит глобус, отлитый из золота, на котором каждая страна выложена различными драгоценными камнями. Лишь территория Ирана выложена самыми прозрачными и сверкающими бриллиантами. Это не просто символ. Это Истина.

Я вспомнил всех иностранных солдат, размещенных в стране, и полицейских в лохмотьях, которые встречали нас в порту Энзели. Это и была Азия, складывающая свое оружие под натиском Европы и опасающаяся стать европейской. Шахзаде презирал солдат, несмотря на то что сам был потомком шаха, при котором мой прадед завоевал Тифлис. В те дни Иран знал, как управлять оружием, не теряя при этом лица. Но со временем он ослаб, как в эпоху управления Сефевидами. Шахзаде предпочитал поэмы пулеметам, может, и потому, что разбирался лучше в поэмах, чем в пулеметах. Он был одного возраста с моим дядей. Иран умирал, но умирал грациозно. Мне вдруг вспомнились строки Омара Хайяма: