Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Нино неожиданно проснулась.

– Али-хан, я умираю от голода, – сказала она, приподнявшись.

Мы вышли в сад. Вокруг фонтана цвели розовые кусты, а кипарисы своими макушками упирались прямо в небо. Неподалеку застыл, поглядывая на заход солнца, павлин с разноцветным хвостом. Вдали, на фоне золотого заката, белела вершина Демавенда. Я хлопнул в ладоши. К нам тут же подбежал евнух с обрюзгшим лицом в сопровождении пожилой женщины, которая сгибалась под тяжестью ковров и подушек. Мы сели в тени кипариса. Евнух принес посуду и воду, и вскоре ковер был усеян изысками иранской кухни.

– Да, уж лучше есть руками, чем слышать грохот пулеметов, – произнесла Нино, погрузив левую руку в блюдо с дымящимся рисом.

Лицо евнуха исказилось, и он отвернулся, чтобы не наблюдать позора своего господина. Я стал показывать Нино, как есть иранский рис при помощи трех пальцев правой руки. Нино рассмеялась. В первый раз после того, как мы покинули Баку. Теперь-то я чувствовал себя в безопасности. До чего же прекрасно было находиться в Шамиранском дворце, на мирной шахской земле преданных поэтов и мудрецов.

– Где твой дядя Ассад-ас-Салтане и весь его гарем? – вдруг спросила Нино.

– Наверное, в этом дворце.

– А гарем?

– Вот же гарем, здесь, в саду и в комнатах, которые его окружают.

– Значит, я уже нахожусь в гареме, – рассмеялась Нино, – так и знала, что все именно этим и закончится.

К нам приблизился второй евнух, тощий пожилой мужчина, интересуясь, не желаем ли мы послушать его пение. Мы отказались. После трапезы три девушки свернули ковры, а пожилая женщина унесла остатки еды. Недалеко маленький мальчуган кормил павлина.

– Кто все эти люди, Али-хан?

– Прислуга.

– Боже мой, сколько же здесь слуг?

За ответом я обратился к евнуху. Он задумался, беззвучно шевеля губами, и после долгого молчания выяснилось, что за гаремом ухаживают двадцать восемь человек.

– А сколько здесь женщин?

– Столько, сколько прикажете, хан. В данный момент здесь только одна женщина, и она сидит рядом с вами. Но места всем хватит. Ассад-ас-Салтане уехал в город с женами. Гарем в вашем распоряжении.

Он присел на корточки и, преисполненный чувства собственного достоинства, продолжил:

– Меня зовут Яхья Гулу. Я буду оберегать вашу честь, хан. Могу читать, писать и слагать суммы. Я разбираюсь в вопросах управления и обращения с женщинами. Можете положиться на меня. Вижу, вам попалась диковатая женщина, но со временем я научу ее благородным манерам. Скажите, когда у нее месячные, чтобы я отметил и запомнил эту дату. Это нужно для того, чтобы определять женское настроение. Ибо я уверен, что она может быть раздражительной. Я лично искупаю и побрею ее. Вижу, у нее под мышками растут волосы. Поразительно, до чего же в некоторых странах запущено воспитание женщин. Завтра я выкрашу ее ногти хной и проверю ей рот, прежде чем она ляжет в постель.

– О боже, а это еще зачем?

– У женщин с больными зубами несвежее дыхание, поэтому мне нужно проверить ее зубы и дыхание.

– О чем это он там трещит? – спросила Нино.

– Рекомендует зубного врача. Чудной все-таки.

Фраза заставила меня сконфузиться.

– Яхья Гулу, – обратился я к нему, – вижу, ты – человек опытный и довольно хорошо разбираешься в вопросах культуры. Но моя жена беременна, и за ней нужен особый уход. Поэтому давай отложим ее воспитание до тех пор, пока не родится ребенок.

Я почувствовал, как краснею. Нино действительно была беременной, но я все равно солгал.

– Вы очень мудры, хан, – произнес евнух. – Беременные женщины плохо поддаются воспитанию. Кстати, существует снадобье, благодаря которому можно родить мальчика. Но, – заключил он, внимательно разглядывая еще недостаточно располневшее тело Нино, – у нас будет достаточно времени для этого.

Снаружи, на веранде, зашаркали башмаки. Евнухи и женщины обменивались какими-то таинственными знаками. Яхья Гулу вышел и вскоре вернулся, напустив на себя серьезный вид:

– Хан, его преподобие ученый Хафис Сеид Мустафа хочет увидеться с вами. Я бы не осмелился беспокоить вас, хан, в то время, как вы наслаждаетесь обществом гарема, но Сеид – ученый мужчина из рода пророка. Он ждет вас на мужской половине.

При упоминании имени Сеида Нино подняла голову.

– Сеид Мустафа? – переспросила она. – Проводите сюда, пусть выпьет с нами чая.

Репутацию рода Ширванширов от страшного позора спасло только то, что евнух не понимал русского языка. Уму непостижимо – супруга хана решила принять другого мужчину в гареме!

– Сеид не может сюда войти. Мы ведь в гареме, – ответил я, смутившись.

– О боже, ну до чего же забавные традиции царят здесь. Ну хорошо, давай посидим с ним снаружи.

– Нино, боюсь, что… Не знаю, как тебе объяснить все это… но здесь, в Иране, все не так, как у нас. Я хочу сказать, что… Сеид ведь мужчина, не так ли?

Нино вытаращила глаза:

– Ты хочешь сказать, что Сеид не должен меня видеть, – тот самый Сеид, который сопровождал меня всю дорогу в Дагестан?

– Боюсь, что да, Нино. Хотя бы на первых порах.

– Хорошо, – холодно ответила Нино, – ступай к нему.

Я уныло поплелся к Сеиду, и, расположившись в большой библиотеке, мы выпили с ним чая. Он рассказал про отъезд родителей в Мешед. Они останутся в доме у дяди Сеида до тех пор, пока Баку не покинут неверные. План был довольно удачным.

Сеид был очень воспитанным и не стал расспрашивать о Нино. Он даже не произнес ее имени. Вдруг дверь распахнулась.

– Добрый вечер, Сеид, – стараясь держать себя в руках, произнесла Нино.

Сеид Мустафа от неожиданности вздрогнул. Его рябое лицо исказил ужас.

– Хочешь еще чая? – предложила Нино, присев на тюфяк.

Из коридора послышался беспокойный топот ног. Честь рода Ширванширов оказалась навечно запятнанной. Сеид несколько минут приходил в себя.

– Я не испугалась грохота пулеметов, – произнесла она, скорчив гримасу Сеиду. – Чего мне бояться этих ваших евнухов.

Так мы и просидели втроем. Сеид был не только воспитанным, но и очень тактичным человеком. Перед тем как отправиться спать, ко мне подошел евнух.

– Господин, накажите меня. Я должен был присмотреть за ней, – стал извиняться он, – кто же мог подумать, что она окажется такой дикой. Накажите меня.

На его толстом лице было написано самое искреннее раскаяние.

Удивительно все-таки устроена наша жизнь. Когда на пропитанном нефтью берегу Биби-Эйбата прогремели последние выстрелы, я подумал, что больше никогда в жизни не испытаю счастья. Теперь же, после всего лишь четырех недель, проведенных в благоухающих садах Шамирана, ко мне полностью вернулось душевное спокойствие. Я чувствовал себя как дома и жил подобно растению, вдыхая прохладный воздух этого безмятежного уголка вблизи Тегерана. В город я ездил редко – навещать друзей и родственников да прогуливаться по темным лабиринтам базара в сопровождении слуг. Узкие переулки, ларьки, лампы, освещающие темные углы, люди в ниспадающей одежде, широченных шароварах, лохмотьях, и все это находилось под глиняным зонтом куполовидной крыши. Я шарил среди роз, орехов, ковров, шарфов, шелков и ювелирных украшений, выуживая кувшины с золотым ободком, старинные филигранные ожерелья и браслеты, ароматные наборы и подушки из марокканской кожи. Тяжелые серебряные туманы перекочевывали в карманы торговцев, а слуги оказывались нагруженными восточными дарами, предназначавшимися для Нино. Душа разрывалась при виде ее испуганного личика в розовом саду. Слуги сгибались под тяжестью груза. В одном из уголков базара продавались Кораны в мягкой кожаной обложке и миниатюры: девушка и принц с миндалевидными глазами в тени кипариса, на другой был изображен шах на охоте с копьем и убегающая лань. Вновь звенели серебряные туманы.