Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Я, сам того не сознавая, прочел эти строки вслух. Выражение лица шахзаде смягчилось.

– Вижу, вы – образованный человек и, наверное, стали солдатом лишь по чистой случайности, – произнес он снисходительно. – Вот скажите, если бы у вас был выбор, вы бы действительно решили стать солдатом?

– Ваше высочество спрашивает, какой выбор я сделал бы, – сказал я, поклонившись. – Я бы предпочел рубиновые губы, звуки музыки, мудрый совет и красное вино.

Знаменитые строки Дагиги вернули мне благосклонность присутствующих. Даже мулла с ввалившимися щеками любезно улыбнулся.

В полночь мы вошли в столовую. На коврах была расстелена огромная скатерть. Посредине стояла большая бронзовая чаша, наполненная пловом. А вокруг лежали плоские лаваши и многочисленные чаши разных размеров – пустые или наполненные всевозможными яствами. Слуги, неподвижно стоявшие по углам, держали в руках фонари, проливающие мягкий свет. Мы расселись и, после того как мулла произнес молитву, приступили к трапезе – каждый в своей любимой последовательности. Согласно обычаям, мы ели быстро, ибо еда – единственное занятие, при котором иранцу следует спешить. Рядом со мной сидел кузен Бахрам-хан.

– Тебе нравится Иран? – обратился он ко мне через некоторое время с любопытством в голосе.

– Да, очень.

– Как долго ты пробудешь здесь?

– До тех пор, пока в Баку не войдут турки.

– Завидую тебе, Али-хан, – восхищенно произнес он. Затем свернул лаваш и заполнил его рисом. – Ты управлял пулеметом и видел залитые слезами лица врагов. Меч Ирана же заржавел. Мы восторгаемся поэмами Фирдоуси, написанными четыреста лет тому назад, легко можем отличить Дагиги от Рудаки. И в то же время не знаем, как построить автомобильную дорогу или как сформировать полк.

– Автомобильные дороги, – произнес я, вспомнив дынные поля на залитой лунным светом мардакянской дороге. Как хорошо, что азиаты не умели строить эти дороги. Обладай они нужными навыками, карабахский гнедой ни за что бы на свете не догнал европейский автомобиль. – Для чего вам автомобильные дороги, Бахрам-хан?

– Для перевозки солдат в грузовиках, даже если наши государственные деятели утверждают, что мы не нуждаемся в них. Это не так! Нам нужны пулеметы, школы, больницы, четко действующие системы налогообложения, новые законы и такие, как ты, мужчины. Стихотворения – самое последнее, что нам нужно. Иран распадается на части, а аксакалы проводят вечера за чтением поэм. Но сейчас появились и другие газели: ты знаком со стихами Ашрафа из Гилана?

Он чуть наклонился вперед и стал тихо читать:

– Ужасные стихи, сказал бы шахзаде. Они оскорбили бы его поэтический вкус.

– Есть и другая поэма, – упрямо продолжал Бахрам-хан. – Ее написал Мирза Ага-хан. Послушай только:

– Неплохо, – согласился я, улыбнувшись. Молодой Иран, казалось, отличался от старого дурными стихами. – Но скажи мне, Бахрам-хан, чего ты добиваешься на самом деле?

Я почувствовал, как он сжался на красном ковре.

– Ты был на площади Мейдани-Сипех? Там стоит сотня старых ржавых пушек с дулами, направленными во все четыре стороны света. Можешь представить себе, что эти дурацкие ржавые пушки – единственное оружие во всем Иране? Что у нас нет ни одной крепости, ни одного военного корабля, практически ни одного солдата – за исключением русских казаков, английских оккупационных войск и четырехсот толстых бахадуров дворцовой стражи? Ты только взгляни на своего дядю, или на шахзаде, или же на всех этих почтенных аристократов с их громкими титулами: мутные глаза, трясущиеся руки… Они напоминают мне эти ржавые пушки на Мейдани-Сипех. Век их недолог, и настало время освободить свои места. Уж слишком долго наша страна находилась в пресытившихся руках шахзаде и поэтов. Иран напоминает протянутую руку старого попрошайки. Я хочу, чтобы он превратился в зажатый кулак юноши. Останься здесь, Али-хан. Я наслышан о тебе. Знаю, как ты остался последним у пулемета, защищая старую бакинскую крепость, как ты убил врага, перекусив ему горло в ночи. Здесь бы тебе пришлось защищать не только старые стены, в твоем распоряжении был бы более чем один пулемет.

Согласись, это лучше, чем просиживать дни в гареме или скупать сокровища базара.

Я сидел, погруженный в мысли. Тегеран! Самый древний город в мире. Вавилонцы называли его Рога Рей – городом царей. Пыль старинных легенд, потускневшая позолота старых дворцов, изогнутые колонны алмазных ворот, выцветшие узоры на старых коврах и размеренные рифмы старых рубаи представляли здесь для меня прошлое, настоящее и будущее.

– Бахрам-хан, – ответил я, – допустим, ты получишь то, к чему так стремишься. Но, покрыв асфальтом дороги, построив крепости и направив самых безнадежных служащих в наисовременные школы, во что ты превратишь душу Азии?

– Душу Азии? – улыбнулся он. – На Топмейданы мы построим большой дом с флагами мечетей, рукописями поэтов, миниатюрами, танцующими юношами и назовем его Душой Азии. А на фасаде этого здания самым красивым шрифтом Куфи напишем «Музей». Дядя Ассад-ас-Салтане мог бы стать управляющим, а его высочество – директором этого музея. Ты ведь поможешь нам в строительстве этого величественного дома?

– Я подумаю об этом, Бахрам-хан.

Трапеза закончилась. Гости стали сбиваться в группы по интересам. Я поднялся и вышел на открытую веранду, обдуваемую прохладным и свежим воздухом. Из сада доносился аромат иранских роз. Я присел, перебирая четки, и стал вглядываться в темноту. За глиняными куполами базара виднелся Шамиран. Там среди тюфяков и подушек лежала моя Нино. Она, наверное, уже спала с раскрытыми губами и распухшими от пролитых слез веками. Меня одолела бесконечная грусть. Все сокровища базара, взятые вместе, не могли вернуть мне улыбку Нино. Иран! А следует ли мне оставаться здесь? Среди всех этих евнухов и шахзаде, дервишей и юродивых? Чтобы покрывать асфальтом дороги, собирать армию, еще сильнее насаждая Азии Европу. Я вдруг почувствовал, что ничто в этом мире не было мне так дорого, как смеющиеся глаза Нино. А когда я в последний раз видел их смеющимися? Давным-давно – в Баку у старой стены. На меня накатила волна дикой ностальгии. Мысленно я вновь представлял себе пыльную крепостную стену и солнце, заходящее за островом Наргин. Слышал, как под воротами Боз-Гурд в пустынных песках, покрывающих степь вокруг Баку, на луну выли шакалы. Около Девичьей башни спорили торговцы, а поднявшись по Николаевской, можно было выйти к гимназии Святой царицы Тамары. Под деревом во дворе гимназии стояла Нино с тетрадкой в руке и большими от удивления глазами. Вдруг аромат роз сменился запахом чистого пустынного воздуха Баку, окутав меня слабым запахом моря, песка и нефти. Меня влекло к родине, как ребенка – к матери, а этой родины, как я мрачно предчувствовал, больше не было. Мне не следовало, не следовало покидать этот город, в котором я волею Аллаха родился. Я был привязан к крепостной стене, как собака к своей конуре. Глаза были обращены к небу. Там вдалеке, как на шахской короне, блестели большие звезды. Никогда прежде я не чувствовал себя таким чужим здесь. Мое место – в Баку, где в тени крепостной стены на меня смотрели смеющиеся глаза Нино.