Стивен Прессфилд - Последняя из амазонок

Со временем эти побеги — их называли у нас в усадьбе «отъездами» — стали восприниматься если не как вполне нормальное явление, то, во всяком случае, как нечто неизбежное. Отец даже подшучивал по этому поводу, спрашивая у Селены, когда она собирается «выпорхнуть из курятника» в нынешнем году, чтобы он мог заранее нанять женщину, которая станет приглядывать за детьми в её отсутствие. Правда, Селена никогда на такие вопросы не отвечала и попросту исчезала в тот момент, когда на неё накатывало.

Местные простолюдины (разумеется, не в лицо, а только за глаза) называли Селену «Безгрудая», ибо, по народному поверью, слово «амазонка» происходило от эллинского «а мазос», то есть «без груди». В действительности это слово есть не что иное, как искажённое киммерийское «оома зиона» — «дочери кобылицы».

То было оскорбительное прозвание: киммерийцы, лишь недавно научившиеся обращаться с лошадьми, стремились унизить тех, у кого оспаривали господство над степными просторами. Амазонки платили им за это презрением, хотя и считали, что родством с лошадьми следует гордиться.

Сами они никогда не называли себя «амазонками», и Селена, да и то неохотно, использовала это слово лишь в разговорах с эллинами, для которых оно являлось единственно известным наименованием её племени.

Амазонские имена она переводила на греческий, например Алкиппа (Могучая Кобылица) или Меланиппа (Вороная Кобылица).

Деревенские парни вожделели Селену, как, впрочем, и всех девушек, а она, со своей стороны, была вовсе не прочь провести время с тем из них, кто был ей по нраву. Но вот тронуть её сердце или хотя бы добиться от неё ласковой улыбки считалось делом невероятно трудным. Оттаивала она, лишь поддавшись чарующему влиянию музыки, если подходящий ухажёр находил подходящую мелодию, однако это зачастую повергало её в меланхолическую грусть, делая ещё более отстранённой и одинокой.

Первоначально она была не единственной представительницей своего народа в Аттике. После Великой битвы в руках эллинов оказалось немало амазонок, получивших тяжкие раны на поле боя. Кого-то из них победители взяли себе на ложе, кого-то — в услужение, но и те и другие, восстановив силы, бежали, а содержавшиеся в оковах или взаперти умерли от тоски.

Селена же, связанная своим обетом, а потом и любовью ко мне и моей сестре, осталась — и скоро стала своего рода достопримечательностью. Горожане выискивали случай заглянуть в нашу усадьбу, чтобы хоть краешком глаза увидеть одну из тех, кого на языке скифов называли «ойорпатами», то есть «мужеубийцами».

«А правда, что её правая грудь отрезана, чтобы не мешала натягивать лук?»

«Неужто вы позволяете ей носить оружие?»

«И как это она ещё не сбежала?»

Такого рода вопросы нам приходилось выслушивать очень часто.

Как-то раз одна знатная женщина из квартала Мелита, тётушка царевича Аттика, с которым предстояло обручиться моей сестре, укорила отца за то, что его дочери растут под присмотром дикарки. «Чему может научить их женщина из варварского племени? Разве она покажет им, как чешут и прядут шерсть? Или обучит хорошим манерам, включающим умение вести себя скромно и не давать воли языку?»

Отец, однако, считал, что девочки должны расти не изнеженными и слабыми, а крепкими и сильными, умеющими бегать, скакать верхом, одерживать верх в состязаниях и совершать пешие ночные переходы. Кто мог научить нас всему этому лучше, чем командир крыла войска Амазонии? Пусть Селена и была дикаркой, но отец восхищался ею. Он опекал её, втайне гордясь своей пленницей так, как гордился бы ручной медведицей или львицей. Более того, ему льстила роль её защитника, ибо, если мужчины относились к Селене с подозрением и опаской, то женщины глядели на амазонку с нескрываемой ненавистью. А вот мы с сестрой обожали нашу наставницу, и всякое проявление недружественных чувств со стороны взрослых пробуждало в нас ярость, с которой трудно было совладать.

Надо заметить, что Селеной интересовались и важные особы. Сам Тесей, правитель Афин, свёл с нею знакомство. Он справлялся о ней и даже дарил ей подарки, которые она презирала и зачастую просто выбрасывала, чем повергала всех в трепет.

В весенний полдень на мой одиннадцатый день рождения царь собственной персоной прибыл в нашу усадьбу, чтобы поговорить с Селеной. Никто из старожилов не мог припомнить такого дня! По нашей улочке шествовала свита самого Тесея — царя Афин и Элевсина, владыки Крита и прилежащих островов, объединителя Аттики, поборника законов, устранителя нестроений, устроителя порядка и грозы разбойников.

Наш отец состоял в родстве с Тесеем: Аэтра, мать владыки Афин, и Поликаста, наша бабушка, были двоюродными сёстрами. Отец и его брат Дамон сопровождали Тесея в его давнем походе к Амазонскому морю, но никогда прежде нога великого царя не ступала на камни нашей усадьбы.

Он прибыл не пешком и не верхом, а на колеснице, ибо несколько дней назад сломал ногу и мог передвигаться лишь с помощью костыля. Впрочем, это не помешало Тесею вызывать всеобщий восторг: трудно было представить себе мужчину прекраснее. Мой отец слыл самым рослым человеком в округе, однако Тесей был выше его на целую голову и казался высеченным из дуба. Кожа его предплечий, отполированная солнцем, повергала меня в дрожь, а великолепные, ниспадающие на плечи кудри отливали блеском, наводящим на мысль о мехах диких оленей и куниц. Глядя на владыку Афин, было нетрудно понять, как Антиопа, царица амазонок, могла настолько поддаться его чарам, что покинула своих соплеменниц и даже участвовала в сражении против них на стороне этого монарха.

Легендарный герой был облачен в простую белую тунику с синей каймой и плащ ржавого окраса, застёгнутый золотой фибулой в виде морской губки. С этой застёжкой молва связывала любопытное предание.

Однажды, когда Тесей лишь недавно занял престол, некий простолюдин явился во дворец, дабы подать царю прошение. Ему объяснили, что владыка принимает ванну и никто не посмеет беспокоить его во время омовения. Проситель пытался спорить, у ворот поднялся шум, и царь послал узнать, в чём дело. Узнав же, Тесей приказал привести этого простолюдина к нему, выслушал просьбу прямо в ванне и вынес по делу благоприятное решение.

Многие знатные мужи, прослышав об этом, вознегодовали, ибо сочли случившееся умалением достоинства власти, но вот народу царский жест понравился. Простолюдины прониклись к Тесею любовью и доверием, а выражение «действовать из ванны» получило с тех пор широкое распространение в значении «обходиться без церемоний и проволочек», а также «рассматривать вопрос быстро, справедливо и по существу».

В благодарность признательный проситель подарил Тесею золотой амулет в форме губки, который царь ценил превыше всех других сокровищ и носил на своём одеянии вместо формальных знаков царского сана.