Инга Кондратьева - Девятая квартира в антресолях - 2

– Как ты смешно говоришь, няня – «дядька», – улыбнулась Лиза. – Так нынче уж не говорят.

– Так дядька он и есть дядька! – недоуменно возражала няня. – Видать из отставных. Он молодого барина-то еще с барчуков надзирает. Я говорила с ним, он сказывал. Видать не из бедных барин-то, вон, почти цельный этаж один занимает.

– А наши гости… – Лиза присела, времени до урока еще немного было. – Скажи, няня, как они все появились, где папа их нашел? Как вообще он решился сдавать комнаты?

– А это Наташа всё! – Егоровна вспоминала. – Вот зимой. Как ту комнатку ей организовали, так мысль и пришла. А уж, после того, как уговорили папеньку твоего, так найти-то жильцов было – дело плевое! Кого знакомые привели, кто через Выставку вашу… Комитет, вот! Они прислали.

– Няня! Расскажи про комнатку. Я видела раз, как папа на ту дверь смотрел… Наталья Гавриловна, что, жила здесь? – перешла на шепот Лиза.

– Скажешь тоже! «Жила»! Останавливалась, доню. Да разве б кто позволил! Да разве б она сама… – няня тоже опустилась и присела напротив Лизы, глубоко вздохнула. – А, что уж тут. Как летом-то прошлым стал он всех рассчитывать, как имение отошло, как Большой дом заперли… Мы только с Кузьмой и задержались. Ох, доню, так тоскливо-то, по началу, было! Как осень пережили, не знаю. Перебрались сюда, кой-что перенесли, кой-что на чердак попрятали. Запустение. Пустота. Тоска. И видно, что денюжек-то тоже… Кот наплакал. Экономили на всем. Он тогда и стал за грудь-то хвататься, раньше не замечала я…

– Кто, папа? – спросила Лиза.

– Он, благодетель, – няня утерла непроизвольный всхлип. – Посерел весь, все в думах. Ночь напролет лампу жгет, все пишет, пишет… А вот как в Луговое съездит, так смотрю – вроде повеселее немного. Потом снова. А где-то к Рождеству… Да и потом еще, как бумаги-то она сынку выправляла – стала Наташа в город наезжать. Вот сидят они у нас, только чайку попили, наш-то вроде ожил, расцвел, а тут уж и стемнело. Зимние-то деньки короткие. Она ему и говорит: «Вези меня, Андрюша, в гостиницу. Нынче уж поздно домой возвращаться, да и не все дела я поделала тут».

– В гостиницу? – переспросила Лиза. – Почему в гостиницу? Почему не к Мите?

– Тю! – насмешливо протянула няня. – Ты была на его прежней квартире? То-то. Не знаю, что сейчас ему мать присмотрела, а тогда это было… Я как-то белье ему отвозила, так видала. Зашла, а их там как рыбы в бочке, снуют, все сплошь парни молодые. Кухня – общая. В комнатенке, что Дмитрий поселился – три топчана по стенкам, да табуретка у кажного, даже стола нет. Куда там матерям! Дух такой стоит, что не приведи! Да и где там? Она его все к нам, сюда, норовила запиской вызвать. Туда ездить не любила, тут хоть поговорить можно спокойно. Ну, так вот. Вези, говорит Наташа. Наш аж сник. Ну, я и говорю им: «Нечего последние гроши транжирить, да чужому дядьке отдавать! Вон сколько комнат пустует! Неужто, не приютим?» Ну, он в крик – типа непозволительно, типа он уважает Наташу, ее честь, имя… Ну, сама понимаешь. А Наташа сидит молча и вроде как все равно ей – и на имя, и на честь. Улыбается только, как над ребенком малым. Ну, и порешили мирно. Что по холоду тащиться через город глупо, а уважения между ними никто не порушит. А во дворе более все равно никого нет, кто осудит?

За окном снова заскрипели колеса.

– А это Вересаевы! – Лиза узнала карету. – Какая она молодец, везде своего супруга сопровождает. Я не помню случая, чтобы они врозь уезжали. Хотя и непогода нынче.

– Так что ж – непогода! – Егоровна тоже глянула в мутное стекло. – На то она и мужняя жена. А ты, красавица моя, куда это намылилась?

Лиза отбирала тоненькие тетрадки нот.

– Так в Большой дом, куда ж еще! – Лиза непонимающе посмотрела на няню, пока еще ничего не подозревая. – Родители уехали, а дочка-то меня ждет. Занятия у нас сегодня, разве ты забыла?

– Не будет никаких занятиев, – няня тихо сползла со стула и, смахнув невидимые пылинки, вглядывалась теперь в белоснежную поверхность подоконника. – Отменяю я их!

– Няня, не шути, – Лиза попыталась обойти Егоровну, но та уже обогнала ее, и застыла в дверях. – Как это «отменяю»? Ты что!

– Никуда по такому дождю не пойдешь! Это мое последнее слово. Ничего, разочек пропустите. Небось, не забудет за три дня-то, что выучила.

– Няня, ты что! – Лиза, сталкиваясь с упрямством Егоровны, каждый раз как внове оказывалась в тупике, не зная как бороться с этим, не кричать же. – Там же ребенок ждет!

– Подождет, подождет, да в окошко глянет. Сообразит, поди! Да, делом, каким займется.

– Что значит «делом»? – Лиза топнула ножкой. – А уроки, по-твоему, не дело? А ну, пусти! Я уже и так сильно опаздываю.

– Не пущу, доню, – спокойно стояла на своем нянька. – И кончим на том. Садись. Давай еще про комнатку дорасскажу.

– Да что мне до той пустой комнатки! – уже начинала выходить из себя Лиза от такой нянькиной непробиваемости, когда именно что от той самой пустой комнаты, от крайней в коридоре двери раздался громкий, отчетливый и настойчивый стук.

Няня и Лиза, переглянулись, и обе в испуге забыли ругаться.

***

Егоровна сбегала на кухню за связкой ключей и теперь в волнении все не могла попасть в замочную скважину Наташиной двери. Лиза положила руку ей на согбенную спину:

– Няня, погоди! Это не оттуда!

Стоя рядом, было ясно теперь, что стук раздается из-за той запертой двери в торце коридора, что раньше вела в Большой дом.

– Она заколочена? – почему-то шепотом спросила Лиза, няня покачала головой и начала перебирать ключи на связке.

Распахнувшиеся, наконец, створки открыли взору озадаченных жительниц флигеля живописную картину их гостя, как всегда пребывавшего в это время суток в своем шелковом переливающемся халате. Сегодня он был трезв, но возмущен до крайней степени возбуждения. Бородатый пират без предисловий кинулся в атаку:

– Ну, нельзя же так! Дорогая моя! Я все понимаю, но есть же какие-то границы! Тетенька! Ну, хоть Вы скажите Вашей барышне, что есть какие-то пределы бессердечья! Так нельзя, право же слово! Такой шурум-бурум! Это же жестоко, это же дитя.

– А ну, любезный, говори толком! – прикрикнула Егоровна, заметив повлажневшие глаза Лизы, которая еще от первой встречи с постояльцем осталась в некотором потрясении, тем более, что сейчас он явно предъявлял все свои претензии именно ей. – Что за дитя? Где «бурум» твой?

– Так стрекоза ж та! Муха! – Гаджимханов, снизив голос до интимно-доверительного, обращался теперь исключительно к няне, к которой успел проникнуться непререкаемым доверием. – Я же и говорю вам, царицы мои дорогие! Стоит. Рыдает. Слезы как дождь за окном! Ножку за ножку заплетает. Не уходит. Проснулся. Вышел. Сердце кровью обливается смотреть!