Рудольф Баландин - Миклухо-Маклай

Маклай подошёл к ним совсем близко. Ни одного знакомого лица. «Чистый эксперимент может завершиться большой кровью». Две стрелы просвистели совсем рядом. Послышались отдельные восклицания. Копья опустились. Стоявшие невдалеке туземцы с большими, почти в рост человека луками показали руками на дерево, давая понять, что стрелы пущены в птицу. Но никакой птицы на дереве не было.

Число туземцев постоянно увеличивалось. Возможно, явились жители соседнего посёлка. Угрюмые встревоженные физиономии, враждебные взгляды. У всех в руках орудие. Зачем явился сюда этот нарушитель спокойствия? Что ему надо? Как избавиться от него?

Вновь угрожающе поднялись копья. Острый наконечник одного из них при молниеносном выпаде едва не вонзился в глаз пришельца. Быстрота и верность руки нападающего были поразительны. Маклай оставался спокойным, только отошёл шага на два в сторону.

Послышалось несколько голосов, которые, по-видимому, неодобрительно отозвались о таком поступке. А учёный был в негодовании. Волна гнева поднялась в нём, готовая выплеснуться наружу. Как хорошо, что револьвер остался дома, а то рука невольно бы потянулась за ним.

Представители двух цивилизаций стояли друг против друга, не имея возможности объясниться на общем языке.

Надо было что-то предпринимать. Хозяева явно давали понять гостю, что ему лучше убираться подобру-поздорову. Можно ли убедить их в своих добрых намерениях? Самое благоразумное — ретироваться. Как они отнесутся к такому отступлению? Не последует ли смертельный удар в спину?

Но разве непротивление — показатель слабости? Напротив! Только сильному по плечу хладнокровие в трудной ситуации. Они должны бы это понять. Или они действительно коварны и беспринципны?

Папуасы напряжённо ожидали, что предпримет белый человек. А он ко всеобщему недоумению ухватил за угол новую циновку, лежащую у его ног, оттащил её под тень пальмы и неторопливо улёгся. Закрыл глаза, словно собираясь спать. Затем привстал, ослабил пояс, расстегнул башмаки и окончательно устроился на циновке, готовясь ко сну.

Хозяева с немалым удивлением разглядывали бесцеремонного, смелого и необычайно доверчивого гостя. Он ясно давал понять, что устал и желает заснуть.

Маклай, закрыв глаза, думал, что лучше умереть во сне, а не в полном сознании, и одному, а не убив нескольких туземцев. Выбор остаётся за ними. Какие чувства возобладают? Это предстоит выяснить... или не узнать никогда...

Невдалеке затянула свою жалобную песню какая-то птица, а резкие вскрики быстро летающих лори несколько раз обрывали дремоту. Наконец под стрекот цикад — словно сверестит сверчок за печкой — он незаметно для себя заснул...

Открыл глаза. Чувствовал себя отдохнувшим и освежённым. Судя по сместившимся теням, проспал не менее двух часов. Несколько мужчин сидели на корточках недалеко от циновки и разговаривали вполголоса, чтобы не тревожить спящего. Они жевали, судя по всему, бетель — толчёную смесь пряных листьев кустарника из семейства перечных, семян арековой пальмы и извести. Туземцы были без оружия.

Он протянулся и начал приводить в порядок костюм, обуваться. Это занятие позабавило хозяев. Возможно, одежда представлялась им какой-то нелепой причудой, очевидным излишеством.

Встав, Маклай церемонно раскланялся со всеми и направился по знакомой тропинке домой. Да, именно домой — олицетворению уюта и безопасности. Особенно остро это почувствовал вечером, когда вновь грянула гроза, потоки ливня хлестали по крыше, а в хижине было сухо. Пришёл Бой, жалуясь на раны после укусов муравьёв. Пришлось обмыть их нашатырным спиртом и перевязать. Всё-таки зверские существа, эти тропические муравьи, особенно когда они, бестии, забираются в бороду...

Вечером пришёл Туй. Он объяснил, что ему требуется топор для того, чтобы рубить дерево. Обещал в скором времени вернуть инструмент. Пришлось уважить просьбу. Кстати, это будет испытанием туземца на честность.

— Хозяин, зачем вы дали ему топор? — угрюмо спросил Ульсон.

— Он обещал скоро его вернуть.

— Как же, вернёт. Видал я таких.

— Проверим, каков он.

— Да чем же он лучше нашего брата? Дикий человек. Кстати, как вы разбираете, что он там лопочет?

— Привык! — Действительно, они с Туем легко понимают друг друга без помощи языка. Что это? Телепатия — сказали бы спириты. А в действительности проявление человеческой симпатии и взаимопонимания на основе общности мыслей и чувств. Или всё-таки есть и какая-то телепатия? Нет, пожалуй: проявляется общечеловеческий язык мимики и жеста.

Утром папуасы притащили несколько длинных бамбуковых палок для веранды. Был тут и Туй, однако без топора.

— Что я говорил? — не без злорадства сказал Ульсон.

— Подождём, — отозвался Маклай.

Он принёс туземцам две иллюстрированные книги. Картинки произвели на них сильное впечатление. Когда Маклай показал им портрет какого-то человека, они взглянули на него как на что-то страшное, встали и сделали вид, что собираются уйти, показывая, что книгу надо унести в дом. Так Маклай и поступил, после чего они успокоились.

Что потрясло их? Возможно, пристальный взгляд нарисованного человека. Поневоле вспомнишь страшный рассказ Гоголя «Портрет». Как много сходного в чувствах и даже суевериях людей разных рас и культур!

Когда папуасы удалились, Ульсон снова подошёл к Маклаю:

— А всё-таки надул вас этот дикарь.

— Пожалуй.

С видом знатока Ульсон пояснил:

— Они ж ещё не понимают, что своё, а что чужое. У них всё — своё, что где стянуть могут.

— И много вещей они у нас стянули?

— Не знаю, не видел... Так это вас они боятся и уважают. Дай им волю...

Вечером Туй вернул топор.

Для Маклая всё определённее становилась простая мысль: в конце концов общаются между собой не цивилизации, не представители разных культур, а прежде всего человеческие личности, индивидуальности. С Туем, например, они быстро научились понимать друг друга без лишних слов. Но завязать дружеские отношения удавалось далеко не со всеми туземцами.

Возможно, и Ульсон был в некоторой мере прав, когда сомневался в честности и бескорыстности местных жителей. Некоторые из них посматривали на дом и вещи Маклая с угрюмой гримасой зависти.

Встречались и такие, взгляды которых были злобными, враждебными: брови насуплены, а верхняя губа чуть приподнята и вздрагивает. Такова мимика угрозы у собаки, грозящей укусить.

Нет, не так просты и добродушны дикари, как могло показаться сначала. Они очень разные, как люди любой расы. И как же тогда понимать тех учёных, философов и литераторов, которые так любят разглагольствовать о расовых или национальных обобщённых характеристиках?