Дмитрий Дмитриев - Император-отрок. Историческая дилогия

Но, несмотря на это, березовские жители и приезжие не переставали посещать опальных.

Особенно часто стал у них бывать подьячий Тишин, некрасивый сорокалетний вдовец. Ему пришлась по нраву красивая и неприступная княжна Екатерина, «разрушенная царская невеста». Так же как пристав Шмыгин некогда сватал за себя княжну Марию Меншикову, тоже «разрушенную» царскую невесту, – так теперь и приказный Тишин, прельстясь красотою княжны Екатерины, возымел желание жениться на ней. Тишин слыл за богатого, имел свой дом и хозяйство. Он был вполне уверен, что отказа со стороны княжны Екатерины и ее брата князя Ивана не будет, и, не долго думая, решился сделать княжне Екатерине предложение.

Как-то утром, воспользовавшись моментом, когда княжна была одна, Тишин решился приступить к делу; для этого он нарядился по-праздничному и смело сказал княжне:

– Мне бы, Катерина Алексеевна, надо с тобою поговорить.

– О чем нам говорить? – чуть не с отвращением промолвила княжна, которой очень не нравился подьячий.

– Есть о чем.

– Ну, говори, если есть о чем. Только скорее, я спешу.

– Сейчас, сейчас… Вот видишь ли, Катерина Алексеевна, ты пришлась мне по нраву… Я к тому же богат – у меня есть свой угол, и про черный день я скопил немало денег.

– Все твое при тебе и останется… Я никак не пойму, зачем ты это мне говоришь?

– А вот сейчас узнаешь. Я… я жениться на тебе задумал, – сразу выпалил Тишин.

– Ты?.. ты задумал жениться на мне? – меняясь в лице, тихо переспросила у подьячего княжна Екатерина.

– Известно, я… а то кто же… Чай, обрадовалась?

– Ну как мне не обрадоваться!.. Чай, женою подьячего мне лестно быть, – едва превозмогая свой гнев и закусывая от страшного волнения губы, промолвила княжна.

– Так по рукам, что ли?

– Да, да…

– Стало быть, честным пирком и за свадебку?

– Да, да…

– Я так и знал, что отказа мне не будет… потому быть моей женой лестно всякой девице… С твоим братом, что ли, надо еще поговорить?

– Не советую… Если ты скажешь ему хоть половину того, что сказал мне, то быть тебе, подьячему, битым.

– Как! За что? – тараща глаза от удивления, спросил у княжны Тишин.

– За твою, подьячий, дерзость. Разве свататься за меня не дерзость? Вон! Поди вон! – повелительно крикнула княжна, показывая ему на дверь.

– Да ты что же?.. Смеешься, что ли, надо мною? То радуешься, что я хочу жениться на тебе, то вон гонишь!

– Ступай вон, не то позову своих и тебя, дерзкий, палками прогонят.

– Так ты вот как? Хорошо… это тебе даром не пройдет… Спесива ты была царской невестой, да сплыла… Постой, я покажу вам всем, как надо мною глумиться… будете помнить! – погрозил Тишин и вышел из горницы, сердито хлопнув дверью.

– Что же это?.. Господи! До чего я дошла?! Какой-то подьячий смеет предложение делать мне, бывшей невесте императора… О горе, горе мне!.. За что эта напасть? За что эта ужасная мука? Что я сделала? Чем провинилась? За что меня преследуют? Даже и тут, в дальней ссылке, мне не дают покоя! – Рыдала княжна Екатерина Долгорукова, оскорбленная до глубины души грубым предложением Тишина.

Действительно, сватовство к Екатерине Долгоруковой не прошло для Тишина даром; княжна пожаловалась на него своему брату и его приятелю, поручику Овцыну.

– Вот до чего я дожила, вот до чего дошла, что пьяный подьячий смеет свататься за меня!.. Сирота я горькая, беззащитная… некому и заступиться за меня, – со слезами проговорила княжна Екатерина.

– Как некому заступиться? А меня-то вы забыли? Нахал Тишин жестоко поплатится за свое сватовство, – грозно проговорил поручик Овцын, неравнодушный к «разрушенной царской невесте», и с двумя своими товарищами жестоко избил Тишина.

Однако последний был злопамятен; он затаил на время свою обиду и стал выжидать случая отплатить обидчикам. Это не замедлило представиться ему.

Как-то раз князь Иван, будучи под хмельком и нисколько не стесняясь и не боясь Тишина, стал говорить не с должным уважением про императрицу Анну Иоанновну, а первейшего министра Бирона всячески поносил и ругал.

– Эх, князь, напрасно ты так говоришь, право, напрасно! Держать бы тебе надо свой язык за зубами, – как бы увещевая Долгорукова, сказал ему Тишин.

– Я правду говорю.

– Смотри, как бы тебе за эту «правду» не пришлось поплатиться.

– Что же, или ты доносить на меня думаешь? – презрительно спросил князь Иван. – Так разве ты забыл, что доносчику первый кнут? Да и где тебе доносить! Тебе не поверят: ты стал такой же сибиряк, как и я… Станешь на меня доносить, тебе же голову снесут.

– Я и не думаю на тебя делать донос, – проговорил подьячий.

– А кто же доносчиком на меня будет? Ты знаешь? – спросил у подьячего захмелевший князь Иван.

– Знаю, – ответил Тишин. – Ваш пристав.

– Это майор Петров? Ну нет, он на нашей стороне, он задарен и доносить на нас не будет.

Князь Иван говорил правду: пристав Петров был в хороших отношениях с ссыльными Долгоруковыми, и когда подьячий Тишин пожаловался ему на них, то он не обратил никакого внимания на эту жалобу и замял дело.

Тогда Тишин подал донос сибирскому губернатору, причем уже, кроме Долгоруковых, обвинял и Петрова, и березовского воеводу Бобровского за послабления им.

Результатом этого доноса было прибытие в Березов капитана сибирского гарнизона Ушакова, родственника знаменитого начальника тайной канцелярии. Тот явился в мае 1738 года инкогнито, но с секретным предписанием. Ему было поручено прикинуться присланным по повелению императрицы будто бы для того, чтобы разузнать о житье-бытье Долгоруковых и улучшить их положение.

Быть может, несчастным узникам блеснул даже с его приездом луч надежды на избавление от заточения. Ушаков отлично сыграл роль. Он познакомился с Долгоруковыми, с разными березовскими жителями и священниками, водил с ними хлеб-соль, вступал в беседы и таким образом под рукой узнал все, что ему было нужно. В результате немедленно же по его отъезде в Березове был получен приказ из Тобольска – отделить князя Ивана от жены, братьев и сестер.

Иван Алексеевич был заключен в тесную землянку, где его еле кормили, и притом самой грубой пищей. Землянка была так тесна, что в ней с большим трудом мог поместиться один человек.

Новое несчастье, обрушившееся на князя Ивана, повергло Наталью Борисовну в страшное горе и отчаяние. Несколько раз порывалась она приблизиться к землянке, где томился ее несчастный муж, но солдаты отгоняли ее прочь. Наконец как-то ей удалось вымолить у солдат, чтобы они дозволили ей подойти к землянке, и то ночью.

Крадучись и оглядываясь по сторонам, Наталья Борисовна с небольшим узелком подошла к месту заточения мужа.

– Что, голубчик, можно ли мне хоть издали увидеться с мужем? – обратилась она, чуть не плача, к одному из сторожевых солдат.