Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Я сидел съежившись, словно вернулся а школьные годы, когда учительница русского языка и литературы, расхваливала меня перед классом за мое сочинение, да так, что хотелось провалиться сквозь землю. А еще утверждение, что благодаря мне газету стали читать и прочее. И это заявил член парткома. Наверняка – не с бухты-барахты. А что тогда Аркадий Ильич? И что мне делать в таком случае?

Голосовало за меня большинство. Двое были против. О моем комсомольском прошлом в этих препирательствах так и не вспомнили.

Но радости не было. Наоборот, было неловко и даже стыдно.

И на другой же день я завел с нашим куратором разговор на эту тему.

Слушать ПИ умел. Говорить тоже.

– Ты недавно у нас работаешь, а я, можно сказать, с самого начала основания нашего НИИ. Завод-то наш до войны кровати производил и прочую мелочевку. Война пришла, стали ремонтировать танки. А после войны нужда возникла, стали делать такие радиолокаторы, что с их помощью можно увидеть, как в Америке ракета с атомной начинкой из шахты вылезает. Загоризонтная радиолокация – вот как это называется. И у американцев такая же штука имеется. Аркаша к нам попал, как только газету завели. А до тех пор стенную выпускали. На ватмане. И вот что я тебе скажу. Но это – между нами, – продолжил ПИ. – Тогда я значился редактором газеты от партийного комитета, так сказать, на общественных началах. Аркаша – секретарем. И как только он стал редактором, так что ни номер, обязательно в нем еврея какого-нибудь расхваливает. А их, евреев-то, в НИИ десятка полтора не наберется. Соображаешь? То-то же. А начнешь придираться, объявят антисемитом. Ты вот про начальника 4-го КБ очерк написал… Хороший очерк. Многим понравился. Это я тебе по всей правде говорю. А что Аркаша сделал? Самую, можно сказать, ерунду: твое слово «жесткий» человек заменил на «жестокий». Не все заметили, будто эти слова имеют одно и то же значение. А человека оскорбил. Спросишь – почему? А потому, что Аркаша – это еще до тебя было – написал тоже что-то вроде очерка, но о своем человеке. И что он талантливый, и что его затирают, не дают хода. Из-за этого Аркаша и повздорил с начальником, у которого этот талант, – в кавычках, конечно, – работал. И на парткоме этот вопрос потом разбирали. И вынесли Аркаше устное замечание. Вот он и отомстил. Тебя подставил. Когда ему нужно – медом мажет, а чуть что не по нему, в грязь окунет.

Я тоже помнил этот прошлогодний случай. И АИ сказал, что он нехорошо поступил, оклеветав человека и подставив меня, автора. Но АИ ничего на это не ответил. При этом он сам ездил читать корректуру в газете с моим очерком, хотя до этого посылал меня. И, видимо, неспроста. А я-то рассчитывал, что он хотя бы сошлется на случайность: мол, в типографии перепутали или еще что – всего-то одна лишняя буква. Нет, промолчал. Думай, мол, что хочешь. И это легло мне на душу несмываемым пятном.

14.

В 1974-м меня приняли в партию. Процедура эта прошла гладко, без сучка и задоринки.

В тот же год я поступил на заочное отделение Московского полиграфического института, кое-как сдав вступительные экзамены. Меня особенно и не спрашивали. То ли понимали, что мне нужен диплом, а не знания, то ли АИ замолвил за меня словечко.

От АИ я узнал, что институт, который он заканчивал после войны, не так давно «избавился» от преподавателей-евреев, таких, например, как Розенталь, Шапиро и кто-то там еще, по учебникам которых, помнится, я учился в школе; что вместо них пришли новые, в подметки не годящиеся уволенным.

О том, что его слова оказались не слишком далеки от действительности, я понял позже. Правда, на мой взгляд, это не относилось к преподавателям русского языка. Но иногда лекции читали такие преподаватели, которые не отрывали глаз от своих конспектов; задавать им вопросы было совершенно бесполезно: в их конспектах ответов не было. А теорию и практику редактирования, – основной, можно сказать, предмет, – читала женщина, работавшая до этого где-то в глубинке редактором районной газеты. Ее трудоустроили, хотя она была не способна профессионально оценить тот или иной текст. Ее лекции посещала едва половина студентов.

Зато марксистско-ленинскую философию (истмат, диамат), историю КПСС, политическую экономию, научный коммунизм, основы марксистко-ленинской эстетики в нас вдалбливали с особым упорством. Но без знаний этих предметов – хотя бы на тройку – диплом получить было невозможно. При этом преподаватели постоянно грозились, что прогульщикам будет задано на экзаменах столько дополнительных вопросов, сколько дней было прогулено.

Признаюсь: я с трудом сдавал зачеты и экзамены по этим предметам, путаясь в философских терминах, которые таились в непроницаемых глубинах моей скудной памяти, откуда выдернуть их в нужный момент было невыносимо трудно.

15.

Осенью, перед отпуском, Аркадий Ильич, только что вернувшийся с заседания парткома, завел со мною странный разговор.

Рабочий день, между тем, заканчивался, и я собирался в институт.

– Да, кстати, – будто очнулся АИ. – В партию ты вступил, в институт поступил, журналистский опыт у тебя имеется. Все, что мог, я тебе дал. Но на многотиражке можно засохнуть. Я сначала тоже стремился давать интересные материалы. Но НИИ, как, впрочем, и завод, выдающимися событиями не богаты. Да и те засекречены. Со временем ничего не остается, как повторять в газете одно и то же. А для журналиста важно не останавливаться на достигнутом. Ты в таком возрасте, когда это еще возможно.

Я с удивлением смотрел на АИ, не понимая, куда он клонит. К тому же и ведет себя как-то странно: роется в ящиках своего стола, не глядя в мою сторону. Видать, на парткоме что-то такое случилось. И это что-то – не в его пользу. А он, найдя наконец-то какую-то бумагу и несколько успокоившись, предложил:

– Я тут недавно встретился с одним своим знакомым. Он работает в Мингазпроме главным экономистом. Им в пресс-центр нужен толковый журналист. Я порекомендовал тебя. Кстати, его сын этот пресс-центр возглавляет. Вот здесь адрес этого пресс-центра, телефоны… ну и так далее. Зарплата там не ахти, зато прорва возможностей печататься в любых газетах и журналах. Лично я уверен, что ты быстро освоишься и пойдешь в гору. Как тебе эта идея?

– Н-не знаю. Слишком неожиданно, – промямлил я, буквально оглушенный предложением АИ.

– А там и знать нечего! – воскликнул он. – Будешь ездить по командировкам, знакомиться с новыми людьми, они тебе всю эту специфику разложат от «а» до «я». И самое главное: решать надо сегодня. Буквально сейчас. Завтра может быть поздно. На это место желающие всегда найдутся.

– А как же с вашим отпуском?

– Не беспокойся. Замену я найду. Ну, так как?