Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

– Монтажник – работа чистая, в белых халатах работают, – говорил он. – Зарплата, правда, не ахти какая, но для тебя главное – получить высшее образование, выбиться в люди. Парень ты неглупый, вступишь в партию, можешь стать директором завода… если очень постараешься. А пока набирай рабочий стаж: рабочих в партию принимают вне очереди. Без партбилета в кармане далеко не пойдешь. – И пугал: – Не поступишь на следующий год в институт, «загребут» в армию.

Меня коробил отцовский цинизм, но возражать я не решался. К тому же, я не умел и до сих пор не умею спорить.

Сам отец в партию так и не вступил.

– Мне дополнительной «хлебной карточки» не нужно, – говорил он, имея в виду партбилет.

И не он один думал точно так же.

4.

Меня приняли на завод без обычной волокиты со стороны Первого отдела. Тем более что у меня и биографии-то никакой еще не было: родился, учился – вот и все.

В 54-м году я так и не поступил в ростовский институт железнодорожного транспорта. Впрочем, не очень туда и рвался. Армия меня не пугала. В середине ноября того же года, по достижению мною девятнадцатилетия, меня «загребли», посадили в поезд, привезли в Фергану, и стал я там курсантом школы младших авиационных специалистов. Из двух тысяч курсантов только четыреста имело среднее образование, остальные – семилетку. «Остальных» готовили механиками на истребители Миг-15, нас – на бомбардировщики Ил-28.

Нам повезло: в феврале следующего года министром обороны стал маршал Жуков, который почти сразу же издал приказ о сокращении срока службы на один год. Следовательно, мне предстояло служить (вместе с учебой) не четыре, а всего три года.

(Примечание: О том, как и где я служил, можно узнать из повести «Распятие», написанной мною в начале девяностых годов и опубликованной в журнале «Молодая гвардия». В ней не так уж много авторских фантазий, да и те основаны на реальных событиях).

Далее как в анкете: демобилизовался в августе 1957-го, при этом на три месяца раньше, потому что подал заявление в тот же РИЖДТ: была такая льгота для тех, у кого имелось среднее образование. Вернувшись в Ростов, снова поступил на завод по той же специальности. Служба авиационным механиком на бомбардировщике, – а я освоил еще и специальность электрика, – помогла мне быстрее усвоить профессию монтажника в экспериментальном цехе.

Хотя за три года я позабыл почти все школьные премудрости, однако умудрился поступить на заочное отделение филиала Одесского института инженеров морского флота, которое находилось в Ростове.

Через два года женился на жительнице Феодосии, где находился в длительной командировке; через год родилась дочь, через два года с небольшим семья распалась.

Пытался писать, пробовал печататься – бесполезно. После каждой такой попытки надолго скукоживался, проклиная свое упрямство, толкавшее меня к чистому листу бумаги. Это же упрямство заставило снова вести дневник, время от времени оправдываясь перед самим собой, что веду дневник не просто так, от скуки, а потому что стану, – стану, черт бы всех побрал! – когда-нибудь настоящим писателем. А для этого необходимо оттачивать свой язык.

5.

В ту пору на заводах появились многотиражки – размером в половину листа газеты «Правда». Я дал туда небольшую заметку – уж и не помню о чем. Ее напечатали. И меня засосало. Вскоре стал правой рукой редактора: репортажи, очерки, рассказы, – хоть и коротенькие, зато отпечатаны в типографии. Увы, это «хоть» удовлетворяло недолго. Работа за верстаком иногда увлекала сильнее, чем такое «писательство». А еще институт. Но ни радиотехника, ни тем более «морской флот» меня не увлекали. Я сдал все зачеты за первый семестр четвертого курса и на этом закончил свое «высшее образование».

Зато умудрился жениться снова. На этот раз на москвичке, с которой познакомился на зимней турбазе в смоленских лесах. Ехать в Москву я не хотел и сопротивлялся, как мог: в Ростове у меня была комната в коммуналке, а в Москве, и тоже в коммуналке, меня ждала еще и теща. Но более всего я не любил большие города. Ростов же я проскакивал на велосипеде вдоль и поперек за 15 минут. А дальше – или к Азовскому морю, или в Сальские степи.

Поддавшись уговорам жены, перебрался в Москву, поступил на ближайший завод – тоже монтажником. Заработки были не очень, минус алименты. В 68-м родилась одна дочь, в 70-м – другая.

И вот удивительное совпадение: точно в таком же шлаконабивном доме мы жили в Питере, точно в такой же комнате на втором этаже. Дом этот был разобран на дрова зимой 42-го, что и спасло моего отца от голодной смерти.

Нам повезло: московский дом на улице Часовенной собирались сносить, и нам дали трехкомнатную квартиру в Гольяново.

Жили мы скудно, приходилось вечерами подрабатывать, где только можно. Однако из долгов не вылезали. О писательстве даже думать было некогда. Разве что в те минуты, когда вдруг оглянешься, и схватит за душу тоска – хоть волком вой. Особенно когда идешь домой с какой-нибудь подработки поздним вечером. Да если рядом окажется такой же затурканный неудачник, да получишь денег чуть больше, чем всегда. Тогда – бутылка «Московской» на двоих, да банка килек или бычков в томатном соусе, да хлеба кусок. Проглотишь все это – и то ли черная тоска отпустила, то ли земля стала круглее, оттого и топаешь в темноте по щербатому тротуару, будто моряк по палубе мотающегося по волнам корабля. И думать ни о чем не хочется. А дома… лучше и не вспоминать. И пожаловаться некому.

6.

На новом месте я снова стал работать в экспериментальном цехе.

И на этом заводе тоже еженедельно выходила многотиражка.

Мастером участка был человек лет 35-ти, умный и весьма тактичный. Узнав от меня же, что в Ростове я пописывал в газету, предложил написать об одном молодом, но очень талантливом фрезеровщике.

Я долго работал над этим очерком, – в основном по выходным дням, – зная, что в маленькой газетке большой материал не опубликуют. Даже если понравится, все равно сократят до минимума, превратив очерк в перечисление положительных качеств моего героя. Я писал, рвал и снова писал, иногда приходя в отчаяние от невозможности втиснуть в две-три странички самое главное: незаурядного человека, влюбленного в свою профессию.

Прежде чем нести готовый очерк в газету, я показал его мастеру, Юрию Михайловичу Латченкову. Очерк ему понравился. И я понес его в редакцию.

(Примечание. Большинство действующих лиц в моей исповеди будут носить выдуманные имена. Моему мастеру я даю его настоящие ФИО. И не только потому, что он был прекрасным человеком. Через несколько лет, став начальником отдела кадров, он погиб в автоаварии на Преображенской площади, в двух шагах от своего завода. Увы, я узнал об этом, принеся свою первую книгу, обещанную ему, когда покидал завод.)