Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Вдруг кто-то с визгом кинулся на меня, обхватил руками шею, и я, еще не видя, кто, понял, что это Катька.

– Ты? Как ты сюда попала? – воскликнул я с изумлением, потому что ну никак не ожидал увидеть ее здесь, в вагоне уже движущегося поезда. – Кто тебя пустил? Ведь мы уже едем…

– Ну и пусть! – хихикнула Катька, решительно усаживаясь ко мне на колени. – Я только до Сочи. Я проводнице сказала, что опоздала тебя проводить. Она и пустила. Потому что… потому что мы с тобой не простились. Вот.

– Ты сумасшедшая.

– Ну и пусть, – повторила она упрямо и с каким-то даже ожесточением. – Все равно я люблю тебя больше, чем Олька. Она к тебе не приедет, а я приеду.

– Тебе еще рано думать о любви.

– И нет, и не рано. А Джульетта? Ей было столько же, сколько и мне. Если ты не будешь меня любить, я… я зарежусь.

И она уткнулась лицом в мою шею, плечи ее заходили ходуном от беззвучных рыданий.

Я сидел, изумленный и подавленный такой безрассудностью и такой удивительной настойчивостью. В этом сестры очень похожи друг на друга и, судя по рассказам Ольги, на свою мать. Но Катька, пожалуй, перещеголяет их обеих. И за что мне такое наказание – быть любимым так похожими друг на друга сестрами? Такого даже в книжках я не читал, и мне оставалось только надеяться, что годы сотрут из памяти Катьки то, что сегодня ей кажется любовью, а на самом деле есть самая настоящая блажь и зависть к своей сестре. По-другому все это я себе объяснить не мог.

Как когда-то в нашем доме, я и теперь гладил Катькины волосы и плечи, целовал ее мокрое лицо, не чувствуя при этом ничего, кроме жалости к этой взбалмошной девчонке. К тому же я был до самого донца опустошен сегодняшней ночью и Ольгиной любовью, хотел спать, голова моя соображала туго. Я тупо и наивно думал, что все это пройдет и никак не скажется на моем будущем. Я вспомнил, что хотел поцеловать на прощанье Катьку там, у калитки их дома, но она была такой серьезной и непреступной, что я не решился. Значит, она еще тогда знала, что поедет со мной до Сочи. Так пусть она утешится хотя бы этими моими равнодушными ласками. Но Катька, едва успокоившись, сама начала целовать меня, и с такой страстью, что я был не рад, что поддался ненужной, бессмысленной жалости.

В Хосте в наше купе сели две женщины с мальчиком лет десяти, и я вздохнул с облегчением. Но Катька вытащила меня в коридор – там стояли люди, потащила в тамбур – там курили двое. Мы вернулись в купе и до самого Сочи просидели, таращась в окно. И все время она не отпускала мою руку, что-то принималась рассказывать, но тут же сбивалась и замолкала.

Мальчишка сидел напротив и таращился на нас, глупо ухмыляясь.

Мы вышли в коридор.

– Я закончу школу и приеду к тебе в Ростов, – произнесла Катька таким тоном, будто все между нами было решено. И, немного помолчав: – Ведь я очень похожа на Ольгу? Правда?

– Правда, – согласился я, уверенный, что до того времени она успеет влюбиться в кого-нибудь еще, но не добавил, потому что до того времени так далеко, что и говорить об этом нет никакого смысла.

В Сочи мы вышли из вагона и долго ходили по перрону, ели мороженое, пили ситро. И все это время Катька щебетала о всяких пустяках, точно потоком слов пыталась что-то затмить в своей неокрепшей душе. А когда прозвучал третий звонок, кинулась ко мне на шею, разрыдалась и никак не хотела меня отпускать, хотя поезд уже тронулся.

Я с трудом оторвал от себя ее руки, вскочил на подножку, а она бежала за вагоном до самого конца перрона, и ее зареванное лицо осталось в моей памяти неизгладимым укором.

Конец сорок девятой части

Сентябрь 2006 – август 2010 года

1.

Дорогой мой читатель! Ты прочитал все тринадцать книг романа-эпопеи «Жернова». Возможно, ты с чем-то согласен, с чем-то – нет. Это вполне нормально для думающего человека. Не исключено, что автор не разобрался в некоторых событиях давно минувших лет, увидел их не стой стороны. Но, как раньше говаривали: что написано пером, то не вырубишь топором. Главное – роман прочитан и, надеюсь, осмыслен. Осталось прочитать это более чем странное послесловие, в котором автор решил рассказать о себе самом. Странное потому, что я не встречал ни в одной из книг ничего подобного. Обычно этим занимаются литературоведы и критики. Думаю, что кто-то из них сделает это когда-нибудь потом. Но откуда им знать подробности моей жизни? А эти подробности помогут и читателю и критику понять, почему ничего другого автор и не мог написать.

Самореклама? Ее помещают в самом начале на видном месте.

Заранее оправдываться? Вроде бы не в чем.

Тогда зачем?

Поверь, я долго раздумывал, стоит или нет писать о себе самом. С одной стороны, меня не раз спрашивали на встречах с читателями, с чего начиналось мое писательство. С другой стороны – рассказать обо мне некому: я вступил на писательскую стезю слишком поздно, чтобы заводить приятелей среди своих коллег-сверстников, тем более – друзей, которые, как принято, могли бы рассказать, кем я был в самой жизни. Между тем, мне посчастливилось встретиться с немногими из таких людей, но они ушли из жизни слишком рано, мне оставалось лишь положить красные гвоздики к их изголовью.

Недругами я тоже вроде бы не обзавелся.

Итак, что дальше? Будем читать?

2.

Среднюю школу города Адлер я закончил четверочником по всем предметам. Даже по немецкому языку. Правда, не без помощи шпаргалок. По остальным предметам в шпаргалках не было нужды. Практически все мои одноклассники знали, куда пойти или поехать учиться. А я метался от одной возможности к другой, ни на что не решаясь. Ехать в Москву, чтобы поступать в литинститут имени Горького, я не смел даже думать, тем более что свое последнее сочинение написал на тройку – и все из-за грамматических ошибок. Зато устные экзамены по русскому языку и литературе сдал на пять, а в результате вышла четверка.

О поступлении в Ленинградскую академию художеств я не думал тоже. После того, как уехал туда – на нашу с ним родину – Николай Иванович, преподававший в школе рисование и черчение, я забросил рисование, ограничив свои способности лишь ярким оформлением классной стенгазеты.

Случайная встреча с двумя парнями из параллельного класса, которые собирались в Харьков поступать в тамошний авиационный институт, толкнула меня ехать туда же вместе с ними.

Увы, никто из нас троих на экзаменах не набрал нужных баллов. Мне не хватило одного балла. Ничего не оставалось, как ехать в Ростов-на-Дону, к отцу, в чужую для меня семью.

3.

Отец работал на номерном заводе модельщиком, был членом заводского комитета профсоюза. Он устроил меня учеником монтажника радиоэлектронной аппаратуры.