Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

И в эти мгновения пришло решение: я не спеша раскрыл партбилет, освободил его от обложки и, надорвав первую страницу, бросил партбилет на стул и стремительно пошел к выходу.

Пока я шагал по коридору, который казался мне бесконечным, у меня внутри все еще кипело чувство хамской униженности. Но вот я миновал милиционера, сзади прозвенели пружинами тяжелые резные двери, и я оказался на улице. И только здесь я почувствовал себя свободным человеком – свободным от былой лжи и необходимости оправдываться перед теми, кто восседал наверху. И вообще перед кем бы то ни было.

О чем я жалею до сих пор, так это о моем неприсутствии на заводском партийном собрании, где меня «исключали» из партии. О чем там говорили, не знаю и старался не любопытствовать. Однако меня спрашивали, что и почему. Но вот уж совсем неожиданным заключением этого собрания стал поступок некоторых рабочих, которые сами, без нажима со стороны, положили свои партбилеты на стол президиума и не пожелали писать соответствующее заявление.

29.

Между тем на абразивном заводе происходил полный обвал: из трех тоннельных обжеговых печей работала лишь одна. Из этого не трудно было сделать вывод, что обвал происходит и со всей нашей промышленностью, потому что без абразивных инструментов нельзя получить микронной точности.

Пришла неведомая доселе в СССР пора безработицы. И меня тоже отправили в бессрочный отпуск.

Чтобы выжить и не пустить своих детей по миру, я стал «халтурщиком»: строил торговые ларьки, которые росли по всей Москве как грибы, совмещая в своем лице и плотника, и столяра, и слесаря, и сварщика.

А еще… еще я написал очерк под названием «Записки безработного». Начальник отдела журнала «Родина», где я к тому времени печатался дважды, позвонил в журнал «Юность» своей знакомой, что вот, мол, у меня тут сидит один человек, он к вам подойдет… ну и т. д.

Я «подошел». Пожилая дама, принявшая от меня рукопись, сказала: «Если бы не Попов, я бы и разговаривать с вами не стала». Позвоните через недельку.

Позвонил.

Дама ответила: «Ваш очерк уже напечатан. Он тут вытиснил кое-кого. Поздравляю. Приносите еще».

Я получил за очерк гонорар по старым расценкам: за него можно было купить лишь пачку сахара-рафинада.

30.

И все-таки я как-то умудрился закончить роман «Виток спирали». Получилась довольно толстая пачка машинописных листов. Пачку эту я отнес в Литературную консультацию Союза писателей СССР, где принимали от авторов рукописи, рецензировали и возвращали их с добрыми пожеланиями. Даже завзятым графоманам. Нынче ничего подобного нет. Но если у тебя есть деньги, ты можешь напечатать любую галиматью. И даже стать членом Союза писателей России. Не бесплатно, конечно.

Мой роман прочитали, отметили положительные и отрицательные стороны повествования, посоветовали над романом еще поработать, сообщили в назидание, что о производстве в свое время много писали и много издано, а теперь эти книги пылятся на полках библиотек, не вызывая интереса ни у тогдашних, ни, тем более, у нынешних читателей.

В журнале «Новый мир», куда я, презрев все советы, отнес рукопись, тоже написали большую рецензию, тоже отметили плюсы и минусы, заключив, что автор «умный человек», но печатать роман не рекомендуется.

То в одну редакцию я тыркался, то в другую, то с романом, то с рассказами, но отовсюду, будто договорившись, меня вежливо выставляли за дверь. От такой вежливости можно завыть волком.

31.

Однажды кто-то из моих знакомых, к писательству не имеющих никакого отношения, позвонил мне и сообщил, что в газете «Московский комсомолец» от 9 мая 1990 года есть интересная статья о штурмовых батальонах под названием: «И шли они, смерть презирая». Об этих засекреченных батальонах еще никто не писал. И вообще о них никто ничего не знал, если не считать тех, кто выжил и кто создавал эти батальоны. При этом в статье упоминается бывший командир роты одного из таких батальонов – Андрей Александрович Красников, москвич, к тому же живой и здравствующий.

Написать, о чем никто не писал, – что может быть интереснее!? И я вцепился.

Звоню в редакцию: так, мол, и так, я – писатель (признаться, я с трудом еще произносил это слово), меня заинтересовала статья в вашей газете, посоветуйте, как связаться с Красниковым. Там без лишних разговоров дали номер телефона школы, где мой будущий герой работает преподавателем физкультуры. Звоню. Объяснение то же самое. Получил номер телефона Красникова. Звоню. Объясняю, в чем дело. Прошу о встрече. Встретились. Вопрос – ответ, вопрос – ответ.

Я вроде бы имею кое-какой опыт разговаривать с людьми, когда это нужно для дела. А тут – лично для себя. И что я ему предъявлю? Предъявить нечего.

Разговор явно не клеился. Решил остановиться на том, что уже получил, то есть написать хотя бы несколько страниц, дать прочитать, чтобы Красников поверил, что я смогу. А уж потом…

Вторая встреча была теплее. Попросил у Красникова разрешения использовать его фамилию, – разрешил. Предупредил, что следовать во всем его биографии не стану, чтобы не сдерживать свою фантазию, – согласился. Заглавие будущего… то ли романа, то ли повести предложил сам Красников: «Наконечник стрелы».

Я еще не знал, что с этих пробных страниц, с этих дней начнется работа над романом-эпопеей «Жернова».

32.

Я начал писать «Наконечник стрелы» с уверенностью и даже с азартом, то и дело натыкаясь на такие ситуации, разрешить которые не хватало знаний. Беспокоить моего героя по пустякам было неловко: человек занятой, у него каждый час расписан. Иногда звонил Андрею Александровичу, пытаясь уточнить кое-какие детали военного быта бойцов штурмового батальона, взаимоотношений бойцов и командиров. Ответы были сухими, не удовлетворяющими мое любопытство.

Из «Наконечника стрелы» получилось что-то невразумительное: чего-то не хватало, чего-то было с избытком. Решил: пусть полежит, выветрится из головы, заместится чем-то другим.

Время шло, однако из головы ничего не выветривалось.

И тут я вспомнил рассказ старого слесаря Титова, с которым работал в одном цехе в НИИДАРе. А этот Титов, между прочим, воевал и умудрился попасть в штрафную роту. Правда, об этом никто в цехе не знал, а если кто из начальства и знал, то помалкивал. Очерк о Титове я написал, но лишь о том, как он работает. Что касается штрафной роты, то несколько раз порывался написать рассказ, да текучка отвлекала на всякую ерунду.

И вот, забросив все, я написал повесть, назвав ее «Черная речка». А это как раз та речка, рядом с которой когда-то Пушкин был смертельно ранен на дуэли. (Примечание: Повесть печаталась во многих журналах и альманахах, кое-где ее назвали «Штрафники» и даже «Штрафники на Черной речке».)