Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Вернувшееся ко мне умиротворение позволило более-менее объективно посмотреть на свое творчество и признать, что есть там и длинноты, и нечто, что когда-то уже имело место быть, и много что еще, и много что другое, чего быть не должно. Поэтому я не спешил предлагать «Наконечник стрелы» журналам и издательствам. Пусть полежит. Придет и его время.

36.

Между тем, все горести и радости заставляли меня работать еще больше. Закончив «Иудин хлеб», я сразу же приступил ко второй книге, далеко не сразу назвав ее «Москва-Берлин-Березники». И в первой, и во второй книгах, как и во всех последующих, самым неожиданным для меня образом возникали новые персонажи, одни из которых пойдут дальше, другие исчезнут в бурных водоворотах тогдашней жизни.

Как-то зашел в редакцию журнала «Пограничник», где в 1993 году была напечатана моя повесть «Черная речка». Там познакомился с членом редколлегии В.Я. Голанд, которая высоко оценила «Черную речку», а когда я рассказал ей о том, что закончил работу над первой книгой романа «Иудин хлеб», она тут же на листе бумаги написала, что рекомендует этот роман редакции журнала «Север», издающегося в Петрозаводске.

– Пошлите свою рукопись в этот журнал: они ею непременно заинтересуются.

Наверно, на лице моем было написано недоумение: как же так – не читала и рекомендует?

– Я уверена, что вы плохой роман не напишете, – заверила она.

И я отослал. А через какое-то время получил из Петрозаводска письмо, написанное зам. глав. редактора.

Вот выдержка из этого письма: «Общее впечатление у меня самое благоприятное, книга умная, проникновенная, чувствуется, что автор много знает (и по делу), и – что для нашего журнала важно в подобных вещах – автор нигде не срывается в оголтелость. <���…> Мне понравилось, как в Вашей книге сочетаются картины самого «простого» деревенского быта с эпизодами «высоких гос. сфер», мне кажется, это получилось просто и естественно…»

И далее о том, что моя книга «растолкала локтями другие», намеченные на 1994 год, что хорошо бы сократить ее вдвое, поскольку журнал всю не потянет, что если не я сам, то могу довериться редакции.

Увы, мне в то время было не до журнала: я попал в больницу с непонятным диагнозом, но с явным намеком на рак. И что жить мне осталось не более трех месяцев. Действительно, выглядел я скелетом, обтянутым пожелтевшей кожей. Моя дочка, увидев меня, разрыдалась, и я, решив, что ей известно о моей болезни больше, чем мне, приготовился отправиться на «тот свет» и больше не думать о своем будущем. Да и то сказать: ну, напечатают «Иудин хлеб», затем другую, третью… А что дальше? Дальше, если верить ученым, через пять миллиардов лет потухнет солнце, вымрет на земле все живое, и некому будет читать мои книги. Да и книги исчезнут тоже.

И вот – одна операция, затем другая, но в другой больнице…

Я выжил. Но долго приходил в себя. И даже сочинил стихи на эту тему:

Нет худа без добра: меня отправили на пенсию – на целых полтора года раньше срока, – признав меня инвалидом второй группы.

И стал я, таким образом, абсолютно свободным человеком, продолжив писать свой роман. Книгу за книгой. На каждую уходило не меньше года.

Только на четвертой книге я понял, что взялся за что-то огромное, а чем оно закончится, трудно представить.

Об одном сожалею: я потерял связь с журналом «Север».

37.

Со своей первой книгой я прошел множество всяких издательств и редакций, где с некоторых пор перестали писать рецензии. И сроки рассмотрения рукописей стали весьма условными: «Звоните. Но не раньше чем через два месяца».

Однажды я набрел на издательство «Советский писатель». В длинных коридорах почти все двери заперты, и я иду, скрепя рассохшимися половицами, дергая за массивные ручки.

И одна из дверей открылась. Я заглянул: среди кип толстых и тонких папок сидят трое молодых людей, очень похожих друг на друга и лицами, и статью, сидят и пьют молоко из пакетов, закусывая батонами.

– Простите, – говорю. – Не скажите, где тут находятся редактора?

– Кроме нас никого больше нет, – отвечает один из них. – Да и нас тут скоро не будет. А вы, собственно, по какому вопросу?

Я растерялся: эти трое не были похожи на редакторов; скорее, на грузчиков, призванных сюда таскать эти бумажные кипы.

– Да вы заходите, – пригласил все тот же. И пояснил: – Нет больше издательства: продали. Новые времена наступили, пришли новые люди, которых интересует не издательство, а само здание. А у вас что – рукопись?

– Можно сказать и так.

– И о чем?

– Об эпохе Сталина.

– Э-эээ! Поздно хватились. Теперь это никого не интересует. Считается, что в нашей истории все точки над «и» расставлены, заниматься их перестановкой глупо и бесполезно. Вот если бы вы принесли детектив, да чтобы о том, что происходит сегодня, да чтобы местом действия был Новый Арбат – тогда бы совсем другое дело. А так – что ж? Потерпите. Может, когда-нибудь и «эпоха Сталина» понадобится.

Я шел по улице, на которой четко отпечатались белесые следы стальных гусениц танков Таманской дивизии, прошедших к «Белому дому», в голове моей было пусто, как в бутылке, выпитой до самого дна.

38.

С недавних пор у меня появился компьютер. Правда, подержанный – дочка подарила. Железный чемодан с электроникой под столом, другой чемодан, похожий на телевизор, на столе. Осваивал я эту штуковину с большим трудом: куча кнопок, не знаешь, какую и когда нажимать. Но – все проходит и снова приходит… в другом обличье. Кое-как освоил и нашел, что компьютер куда удобнее пишущей машинки: не надо отбивать пальцы на неподатливых клавишах, тут же можно исправить ошибки, что-то вставить, что-то выбросить, не оставляя следов от своих «творческих мук». Впрочем, о «муках» – это я так, для красного словца. На самом деле муки эти сладки, подобных в обычной жизни не бывает. Иногда – вслед за Пушкиным – воскликнешь; «Ай да Витька, ай да сукин сын!» И погладишь себя по голове.