Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

– Да как вы смеете! Да вы… вы… Это наглость, вот что это такое, товарищ Пивоваров. И вообще, кто вы такой? Вы аспирант? Кандидат наук? Насколько мне известно, вы работаете электриком в больнице. Это надо же: электрик – и научная работа. Нонсенс, товарищ Пивоваров.

– Возможно. Но не меньшей наглостью являются и ваши отговорки, товарищ профессор. И учтите, я подам на вас в суд, напишу Сталину, в Верховный Совет. Я не успокоюсь, пока вы не сделаете то, что вам положено по должности. И вам, чтобы оправдаться, придется потратить значительно больше времени, чем на писание нескольких строк.

– Вы меня шантажируете? Вы мне грозите? – взвизгнул Минцер, и лицо его покрылось красными пятнами. И не столько от возмущения, сколько от страха, вернувшегося на его лицо.

– Думайте, что хотите. Однако, должен вам напомнить, что, по советским законам, вы должны были в трехмесячный срок дать рецензию на представленную вам работу. А от кого эта работа, от электрика или от академика, в законе не указано. Так что извольте написать. Мне от вас ничего больше не нужно, а дальше водить себя за нос я вам не позволю… Я жду, профессор. Десяти минут, надеюсь, вам хватит, чтобы написать десяток строк.

– Хорошо, – сдался Минцер. – Но не думайте, что вы меня испугали. Я напишу вам рецензию. Тем более, что она практически готова. Подождите меня в приемной.

Пивоваров поднялся, возвысившись над столом. Его длинная, сутулая фигура, изборожденное морщинами лицо излучали решительность и тупую непреклонность. Он повернулся и вышел.

Тут же секретарша проскользнула в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. Пивоваров опустился на стул. На столе беспрерывно звонил телефон. «Я, надо думать, сейчас похож на этот телефон, – пришла ему в голову мысль. – Такой же настойчивый. А главное, неизвестно, кто на том конце провода… А этот Блик оказался прав, советуя как следует нажать на профессора. Видать, у них тут грызня. Даже между евреями. Еще один пример экстремальных условий, в которых им приходится трудиться. Любопытно было бы пощупать эти условия и механизмы приспособления к ним с точки зрения психологии… – и, посмотрев на замолкший телефон, Пивоваров додумал свою мысль: – Любопытно-то любопытно, да заняться этим не дадут».

Наконец из кабинета выскочила секретарша, тут же уселась за машинку, несколько минут ее пальцы летали над клавишами, оглушая тесное пространство приемной пулеметной трескотней, затем она снова кинулась в кабинет, вернулась оттуда и положила перед Пивоваровым его рукопись в коленкоровой папке и несколько страниц текста на бланках института. Потребовала, подтолкнув к нему толстую амбарную книгу:

– Распишитесь.

Пивоваров не спеша перебрал листки, удостоверился, что все подписи и печати на месте, расписался в книге, поблагодарил и вышел в коридор, успев при этом заметить, что секретарша смотрит на него точно с таким же выражением на лице, что и у ее патрона.

Пивоваров не стал читать, что надиктовал в эти листки профессор. Он чувствовал себя разбитым и не видел, когда и чем кончатся его мытарства. Но остановиться не мог, чем бы ни кончились. Более того, его работа над темой о приспособляемости человека к экстремальным условиям существования, в которую когда-то, еще в немецком концлагере, его посвятил оказавшийся рядом с ним капитан Морозов, наполнила жизнь Пивоварова смыслом, и он не мог даже представить себе, чтобы многолетнее его корпение над книгами, имеющими хотя бы отдаленное касательство к этой теме, его изучение всяких теорий и поиски собственного взгляда на окружающий его мир, пропали бы даром. Пивоваров был уверен, что его труд нужен людям, потому что он, значительно расширив тему, занимавшую когда-то капитана Морозова, связал ее с трудовой практикой в различных областях человеческой деятельности, следовательно, его работа имела не только теоретическое, но и сугубо практическое значение. Тем более что этими проблемами еще никто всерьез не занимался.

И вот он собрал все необходимые бумаги для того, чтобы выступить перед ученым советом научно-исследовательского института организации труда и профессиональной деятельности. Были у него в этом институте и сторонники, и противники. Но не было никакой уверенности, что сторонники пересилят.

А поначалу-то Пивоварова встретили в институте с недоверием и даже с явным пренебрежением. Но это ничуть его не испугало: Пивоваров считал, что так и должно быть. Затем, когда у него появились сторонники из числа младших научных сотрудников, он столкнулся с противодействием со стороны маститых ученых. Пивоваров не сразу догадался, что он своей работой поставил этих ученых мужей в нелепое положение, потому что выяснялось, что они занимались не совсем тем, чем должны были заниматься, имея в виду профиль института, их высокую зарплату и прочие блага, связанные с их положением, степенями и должностями. Ему предлагали соавторство доктора наук, соавторство за одну лишь вступительную статью в его будущей книге, но он решительно отказывался от таких предложений, считая, что никакие статьи ей не нужны, что дело не в фамилии автора, не в его званиях, а в тех задачах, которые ставятся и решаются им, Пивоваровым, – им, и никем более.

Он сам написал вступительную статью, в которой рассказал о концлагере и о Морозове, повешенном немцами, о том, что он, Пивоваров, как бы принял от погибшего эстафету в виде некоего сосуда, наполненного житейской мудростью, обязавшись донести этот сосуд до финиша, не расплескав ни единой капли. И донес. А тут кто-то примажется к несению этой эстафеты, кто-то, кто не имеет к ней никакого отношения, не испытал на своей шкуре эти самые экстремальные условия существования, или, вернее, испытав и испытывая совсем другие, не имеющие ни практической, ни научной ценности. Предложения докторов наук, циничные по своей сути, не укладывались в голове Пивоварова, унижали его и оскорбляли.

Более того, ему советовали выбросить его собственное вступление, не упоминать плен и концлагерь, потому что, получается, он как бы готовит других к будущему плену, научая их, как выживать в плену, к каким ухищрениям надо для этого прибегать. Ничего такого в его работе, конечно, не было и нет, а есть лишь исследование подобного выживания, исходя из человеческой психологии, и как эту психологию применить к другим условиям, в которые может попасть человек, выполняя ту или иную опасную для жизни работу.

Ну, что ж, осталось вроде бы не так много. Он, Пивоваров, готов к любым испытаниям.

Домой Пивоваров вернулся под вечер. Рийна, несколько располневшая после родов, встретила его молчаливым вопросом.

– Все нормально: получил все бумаги, теперь надо ждать, когда назначат заседание ученого совета и мои слушания, – бодро ответил Пивоваров на этот вопрос.