Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

– Боюсь я за тебя, Ероша, – тихо произнесла Рийна. И тут же спросила: – Есть будешь?

– Еще как! Голоден, как сто волков.

– Морских или сухопутных?

– Сухопутных, конечно. – И спросил, заглядывая в серые глаза жены: – Как Варенька? Доктор был?

– Варенька получше. Температура упала до тридцати семи и трех. Доктор был. Прописал микстуру. Велел поить молоком и малиновым отваром.

– Так ты ведь и так поила…

– А ты думал, что он скажет что-то новенькое? Как лечить простуду, я и без него знаю. Мне бюллетень нужен, а так бы я его и не вызывала.

– Я пойду гляну, – произнес Пивоваров почему-то шепотом.

– Руки помой, – кинула она ему вслед.

Пивоваров долго и тщательно мыл руки хозяйственным мылом, точно готовился к операции, вытер их насухо полотенцем и только после этого вошел в детскую, на цыпочках приблизился к кроватке, в которой посапывала, разметавшись на постели, трехлетняя дочка его и Рийны. Он стоял и смотрел на раскрасневшееся личико ребенка, в котором угадывались его черты, и вспоминал своих дочерей и жену, оставленных им в Лиепае за сутки до начала войны. Сейчас бы девочки заканчивали школу…

Но былая тоска, сопутствующая этим воспоминаниям, не всплыла, как бывало, из глубин души Пивоварова. Да и прошлое казалось ему чем-то нереальным, возникшем когда-то в больном воображении. Пивоваров за последние годы прочитал так много книг по психологии или имеющих к ней хотя бы малейшее касательство, что теперь и самого себя и всех людей, его окружающих, оценивал с позиций прочитанного. Более того, он вполне согласился с приговором известных психологов, что такая пристрастность и сосредоточенность на узком участке человеческой деятельности уже есть болезнь под названием шизофрения, что этой болезнью страдают миллионы, следовательно, она вполне естественна для любого, избравшего для себя узкую специальность, что вообще без такой сосредоточенности нельзя ничего создать путного, что на такой шизофрении держится прогресс всего человечества, даже если большая часть болеющих вбили в свою голову некие бредовые идеи. Беда заключается в том, что борьба идей чаще всего сводится к борьбе людей за теплые местечки, за главенство над другими людьми.

Девочка пошевелилась во сне, почмокала губами, произнесла вполне отчетливо: «А киска не кусается?» – и засмеялась коротким счастливым смехом.

Пивоваров улыбнулся и так же тихо покинул комнату.

– Ты знаешь, – произнес он, торопливо прожевывая пищу, – что мне пришло в голову, когда я смотрел на Вареньку? – Он глянул на жену, сидящую напротив, и закончил почти торжественно: – Я подумал, что нам надо еще ребенка. А лучше всего еще двоих. – И принялся обосновывать свои слова с той убежденностью, с какой привык делать свою работу: – Мало ли что случится… И вообще: один ребенок – не ребенок. Один ребенок – это, как правило, эгоист. Да и Вареньке скучно расти одной…

– Ты думаешь, я против? – спокойно ответила Рийна. – Я и сама так думаю. Но у нас почему-то не получается… Ты этого не заметил?

– Нет. А что я должен был заметить?

– Ах, Пивоваров! Ты совсем помешался на своей ученой работе! – тихо воскликнула Рийна. – Ты ничего не замечаешь.

– Прости, дорогая. Я действительно несколько того…

– Вот-вот. А я уже ходила на консультацию к профессору Критскому, и он сказал, что мне надо лечить придатки.

– Это серьезно? Почему же тогда ты не лечишь?

– Я лечу, но пока… как видишь…

– Впрочем, – пошел Пивоваров на попятную, – я это так, к слову. Вернее сказать, посмотрел на Вареньку, подумал и… испугался… А может, дело во мне? – спросил Пивоваров, но лишь для того, чтобы как-то уравнять с собой жену и утешить ее разделением ответственности.

– Ерунда. Не бери в голову. Это случается у многих женщин после родов. Потом все выправляется…

Ужин они заканчивали в молчании, каждый думая о своем.

Заседание ученого совета должно было начаться в семнадцать часов, но почему-то затягивалось. Пивоваров нервничал. Впрочем, не он один. Неподалеку от него сидела молодая женщина с завитыми в крупные волны золотистыми волосами и тоже нервничала, покусывая яркие губы: ее должны были слушать первой.

Члены ученого совета толпились, разбившись на группы, возле стола, стоящего на небольшом возвышении, что-то оживленно обсуждая. Разумеется, не его работу, решил Пивоваров. И не работу этой завитой в крупные локоны женщины. Некоторых из них Пивоваров знал. Одних как непримиримых своих противников, других как равнодушных благожелателей. Последних было явное меньшинство. Не хватало в этой ученой толчее лишь председателя совета, самого ярого недруга Пивоварова, профессора Минцера. Но наконец появился и он – и все сразу же пришло в упорядоченное движение и тут же успокоилось, приняв надлежащую форму.

«Вот тебе и логика с психологией», – прокомментировал это событие Пивоваров самому себе, и ему стало так грустно, точно он потерял всякую надежду на успех, получив на то свыше вполне определенный знак. Знак этот в то же время объяснял и оправдывал некое движение человеческих тел и воль, слившихся в эти мгновения в один малозаметный для всего человечества ручеек, захвативший и Пивоварова. Ручеек, прозвенев по своему временному руслу, наткнется на большие камни и распадется на новые, едва заметные ручейки. Часть из них уйдет в песок, чтобы влиться в другие, ничего общего не имеющие с ним, с Пивоваровым, но все-таки определенным образом призванные оказать влияние и на его судьбу. Он представил себя ничтожной каплей на поверхности песка, чтобы испариться и растаять в воздухе, не оставив следа.

А в это время женщина с завитыми локонами уже стояла перед большой черной доской, на которой были развешаны различные диаграммы, вычерченные на листах ватмана, и, водя по ним указкой, что-то доказывала убедительным голосом.

Пивоваров сосредоточился и стал вникать в ее доказательства. Оказывается, женщина доказывала полезность новой методики определения безопасности труда при буро-взрывных работах в угольных шахтах. Тут принималось во внимание и наличие рудничного газа, и угольной пыли, и влажности, и температуры в забоях, и даже возможности возникновения искры при движении вагонеток от ударов колес по стыкам рельсов, и много чего еще. Не было самого главного – человека, его инстинкта самосохранения, естественного привыкания к опасности, неспособности быстро и точно оценить возникшую ситуацию, выбрать единственный путь к спасению. Но лучший выбор – предотвращение опасности, то есть исключение так называемого человеческого фактора. Пивоваров даже поразился пренебрежительному отношению к этой простой истине, а главное тому, что члены ученого совета, слушая кудрявую женщину, одобрительно кивали головой, соглашаясь со всем, что она говорила.