Эдвард Резерфорд - Королевский лес. Роман об Англии [litres]

– Питер Альбион, – произнесла мать, и Бетти бросила на нее удивленный взгляд, а дама Алиса улыбнулась. – Я не хотела говорить о нем при других. – Она задумчиво посмотрела на Бетти. – Ты все еще хочешь за него замуж?

Бетти никогда в этом не признавалась, но времени увиливать не было.

– Не знаю, – честно ответила она.

Мать медленно кивнула. Трифена собралась что-то сказать, но Алиса опередила ее.

– Я думаю о нем лучше, чем прежде, – произнесла она твердо. – Этот суд весьма пошел ему на пользу.

– Но это было издевательство! Произвол, а никакое не правосудие, – вмешалась Трифена.

– Вот потому и на пользу, – невозмутимо произнесла Алиса. – Я считала, что он излишне самоуверен. Теперь он увидел, что в случае надобности можно попрать даже закон. Он стал скромнее.

– Дело… – Бетти замялась, глянула на сестру и чуть повела плечами. – Дело кое в чем еще.

– Скажи! – потребовала Алиса.

И Бетти пересказала ей эпизод, когда Джеффрис столь вопиюще сбил с толку жюри, а Питер заявил, что судья солгал.

– Это было не по закону. И я шепнула, чтобы он вмешался.

– Ты хотела, чтобы он встал и возразил судье?

– Ну… – Утверждать наверняка было трудно, но она знала, что обдумала это после и его поведение представилось ей в чем-то… неудовлетворительным.

– Промолчали другие судьи. Промолчали адвокаты. Промолчала и ты, – хмыкнула мать.

– Знаю. И мне очень стыдно.

– Не глупи, дитя мое. Ты считаешь, что мужчина, желающий взять тебя в жены, оказался несовершенным. – Она покачала головой и вздохнула. – Не угоди в ловушку и не ищи идеального мужа. В твоем возрасте так часто поступают. Ты никогда его не найдешь. Учти еще и то, дитя мое, что если муж идеален, то и тебе придется быть идеальной.

– Но…

– Ты уловила минутную трусость?

– Да. Думаю, ее.

– Которую я называю осмотрительностью.

– Я знаю. Но… – Бетти не понимала, как объяснить немоту, которая напала на Питера в тот момент разбирательства. Дело было не столько в том, что он сделал, сколько в ее внезапном – впервые за все знакомство – проникновении в глубины его души. За всеми разглагольствованиями скрывались настороженность, расчет, готовность пойти на серьезные компромиссы. – Это было что-то в его натуре… – неуверенно проговорила она.

– Слава Богу! – вздохнула Алиса. – Быть может, он выживет.

– Но ведь отец не шел на компромиссы. Он поступал так, как считал правильным.

– Вопреки моей воле. Во имя своего честолюбия. И твой отец был на стороне победителей. Это придает людям смелости. До тех пор, конечно, пока он не проиграл и не был вынужден бежать.

– Но что правильно, а что нет, матушка? Разве это не важно?

– О да, дитя мое. Разумеется, важно. Это несомненно. Но есть и еще кое-что не менее важное. А то и более, как мне начинает казаться с годами.

– Что же это?

– Божий дар Соломону, Бетти. Мудрость.

– А-а, понимаю.

– Не выходи за Питера, пока вы оба не наберетесь хоть немного мудрости. – Мать улыбнулась ей несказанно нежно. – Тебя удивит, как легко быть славной, когда ты мудра.

– Уж вы-то, матушка, очень мудры.

Алиса негромко рассмеялась:

– Какая удача, притом что нынче я лишусь головы.

После этого некоторое время они не произнесли ни слова, и каждая сидела погруженная в свои мысли.

Наконец голос подала Трифена.

– Говорят, – серьезно начала она, – что после отделения головы жизнь прекращается не сразу и голова еще пару мгновений остается в сознании. Она может моргнуть или даже попытаться что-то сказать.

Это было встречено молчанием.

– Благодарю, дорогая, – мягко произнесла после паузы Алиса. – Ты мое великое утешение и отрада.

Тишина продлилась еще немного, и вот Алиса медленно встала:

– Теперь, мои дорогие дети, я готова к концу, потому что мне больше нечего вам сказать. Дайте обнять вас, потом ступайте. Похоже, я немного устала.

Плаху установили на старой рыночной площади Винчестера. Там собралось полгорода и многие из Нью-Фореста. Были Прайды. Как и два брата Фурзи, хотя Прайды их полностью игнорировали.

Когда ее вывели, Алиса выглядела бледнее и меньше, чем представлялось толпе. Волосы – лишь несколько печальных рыжих прядей, сохранившихся в седине, – были убраны и завязаны на макушке; обнажившаяся шея казалась очень тонкой. Речи не ждали, так как она не пожелала говорить.

Фактом было то, что Алиса находилась как бы в тумане. Несколько минут назад, когда с обеих сторон стояли здоровяки-солдаты, она познала великий страх. Но сейчас, как животное, которое на исходе долгой травли понимает, что больше ничего не сможет сделать и отчаянная игра закончена, она смирилась. Она с трудом передвигала ноги и хотела одного: пусть все скорее закончится.

Алиса, пока ее вели, едва различала лица. Она не увидела ни Бетти, ни Прайдов, ни Фурзи. Не увидела и Томаса Пенраддока, с печальным и угрюмым лицом сидевшего на лошади.

Она увидела колоду, когда ей помогли опуститься на колени подле нее, но не обратила внимания на топор. Она увидела неуклюже приколоченные доски под колодой, на которую положила шею. И поняла, что сейчас могучий удар топора перерубит ее шейные кости.

Топор опустился, и она осознала чудовищный стук.

Должно быть, день был летний, они прошли вдоль лужайки и свернули в лес. Солнце рассылало косые лучи сквозь светло-зеленые кроны деревьев; на кустах распускались листики, похожие на струйки пара; пели птицы. Ей было так хорошо, что она пошла вприпрыжку; отец держал ее за руку.

Тут не могло быть сомнений, нет, ни малейших сомнений: великие дела затевались нынче в Лимингтоне, а на самом деле во всем Нью-Форесте.

– И стоит подумать, – сказала мужу миссис Гроклтон, – стоит только подумать о мистере Моранте в Брокенхерст-Парке с его уж не знаю сколькими тысячами в год, и о мистере Драммонде, который сейчас в Кадленде, и о мисс… – На миг ее подвела память.

– Мисс Альбион?

– Ах, ну да, мисс Альбион, у которой должно быть крупное наследство…

Без сомнения, то был божественный план: не только наделить миссис Гроклтон ненасытным желанием возвыситься в обществе, но и создать ее рассеянной. Всего неделей раньше, представляя детей явившемуся с визитом священнику, она сообщила, что их пятеро, и стала называть по имени, пока муж деликатно не напомнил ей, что их шесть, и тогда она воскликнула: «Ах, ну да, так и есть! Вот же дорогой крошка Джонни! Я и забыла о нем!»

Ее честолюбие, как и рассеянность, не содержало в себе ни капли злого умысла. Для нее оно было маленькой лестницей в скромные небеса, однако сопровождалось некоторыми мелкими странностями. Не то она считала это остроумным, не то воображала, что оно свидетельствует о каких-то ее благородных корнях, но ей нравилось употреблять выражения и восклицания, почерпнутые из прошлых эпох. Время от времени она цепляла какое-нибудь и пользовалась им несколько лет, после чего переходила к другим. Сейчас, если ей хотелось донести до слушателей нечто особо значительное, она выражалась так: «Мнится мне…» Или же, когда разбивала чашку или рассказывала забавную историю о пьяном священнике, заканчивала словами: «Вот незадача!» Такого рода выражения бывали столь устарелыми, что впору было и впрямь подумать, будто она присутствовала при дворе самогó веселого монарха.