Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

– Было бы нестерпимо, – произнес юноша с жеманным голосом, – если бы нас навсегда разместили по отдельным камерам; говорят, что так и сделают.

– Ты что! – гневно завопил Скелет. – Не болтай… По камерам – в одиночку, даже не подумаю! Пусть лучше мне отрубят руки и ноги, чем оставаться одному в четырех стенах… не видеть моих парней, не побалагурить с ними. Нет! Предпочту каторгу Центральной тюрьмы; на «лужке» [39] Каторга. ты на воздухе, видишь людей, приходишь, уходишь, болтаешь с друзьями. Вот что я скажу: пусть башка летит, а в отдельную камеру не сяду. Теперь я убежден, что мне конец, ведь верно? А ежели мне скажут: хочешь в пустехонькую камеру на год? Я суну шею под обрезальную машинку! Целый год без людей! Разве вытерпишь?.. О чем думать, когда ты ни с кем не встречаешься…

– А если бы тебя заперли в одиночку силой?

– Я бы там не остался… бежал бы, – заявил Скелет.

– Ну а если б не смог… если б убедился, что нельзя бежать?

– Убил бы первого встречного, чтоб мне сняли голову.

– А если убийц вместо казни будут приговаривать к вечному заключению, что тогда?

Эти слова, казалось, поразили Скелета.

Помолчав, он продолжал:

– Тогда я не знаю, что бы сделал… проломил бы башку о стену, умер бы с голоду, только чтоб оставаться самим собой! Как! Один… Всю жизнь? Не надеясь на побег? Так не будет. Нет более отчаянного, чем я, могу зарезать человека за грош… ни за что… во имя чести… Думают, что я прикончил только двоих… но если б заговорили мертвые, то пять-то человек наверняка признали б мою работу.

Бандит расхвастался.

Хвастовство о совершенных убийствах – одна из характерных черт лютых злодеев.

Один начальник тюрьмы говорил нам: «Если бы число убийств, которым бахвалятся эти несчастные, соответствовало действительности, то население сильно поредело бы».

– Я то же самое, – сказал Крючок, желая похвастаться, – они считают, что я уложил только мужа молочницы из Сите, но я порешил и других – вместе с длинным Робером, которого казнили в прошлом году.

– Поверьте мне, – продолжал Скелет, – я не боюсь ни огня, ни дьявола, ну так вот, если б я сидел без дружков, уверенный, что никогда не смогу сбежать… дьявольщина… мне бы стало страшно…

– Почему? – спросил Николя.

– Потому что останусь наедине с собой, – отвечал староста.

– Значит, если бы тебе предстояло вновь убивать и если бы вместо каторги и гильотины существовало только одиночное заключение, ты бы не посмел убивать и грабить?

– Черт знает… да… возможно… – ответил Скелет (исторический факт).

Он говорил правду.

Трудно себе представить, какой дикий ужас внушает бандитам одна лишь мысль о возможности сидеть одному в камере, отрезанному от мира.

И не является ли страх преступника убедительным доказательством разумности такого рода наказания?

Но этого мало: строгая изоляция, устрашающая убийц, быть может, волей-неволей повлечет за собой отмену гильотины. Вот каким образом.

Поколение преступников, заполнившее в настоящее время тюрьмы и каторги, воспримет применение одиночного заключения как чудовищную казнь.

Привыкшие к порочному образу жизни в общей массе преступников, которым мы посвятили сдержанный очерк, так как нам пришлось затушевать некоторые умопомрачительные факты, рецидивисты страшатся обособиться от мира подлецов, где они с легким сердцем искупали свои преступления; страшатся, что останутся наедине с воспоминаниями о прошлом… Они вознегодуют, подумав о столь страшном наказании.

Многие предпочтут смерть.

И, решив покончить с жизнью, они не остановятся перед убийством любого…

Удивительная вещь: среди десяти преступников, которые хотят лишить себя жизни, только бы не находиться в одиночестве, девять совершают убийство, добиваясь смертного приговора, и лишь один решается на самоубийство.

Итак, повторяем, эта уродливая статья варварского законодательства, несомненно, будет исключена из нашего кодекса…

Для того чтобы лишить убийц надежды найти забвение в смерти, необходимо упразднить казнь.

Но вечное пребывание в одиночном заключении будет ли достаточно суровой карой за тяжкие преступления, такие, например, как отцеубийство? Некоторые уголовники совершают побег из строго охраняемых тюрем или в крайнем случае надеются убежать. Арестантов, о которых мы говорим, надо лишить не только надежды, но и реальной возможности совершить побег.

Вот почему смертная казнь, преследующая цель избавления общества от опасных злодеев, лишь в исключительных случаях приводит к раскаянию; преступник лишен времени искупить содеянное злодеяние… Казнь, которую они принимают, – одни в бесчувственном состоянии, а другие с возмутительным цинизмом, – мы надеемся, будет заменена мучительным возмездием, которое предоставит преступнику полную возможность раскаяться… искупить вину и в то же время позволит закону сохранить жизнь, дарованную человеку богом. Ослепление лишает преступника возможности убежать из тюрьмы и нанести кому-либо вред.

Итак, смертная казнь, являющаяся его единственной целью, будет в этом отношении справедливо заменена.

Ибо общество убивает не во имя возмездия.

Оно убивает не для того, чтобы заставить страдать, – из всех видов наказаний общество избирает наименее мучительное [40] Мой отец, доктор Жан-Жозеф Сю, придерживался противоположного мнения, в опубликованных им содержательных и глубокомысленных наблюдениях он доказывает, что мозг после отсечения головы продолжает в течение некоторого времени функционировать. Эта вероятность заставляет содрогаться от ужаса. .

Оно убивает во имя собственной безопасности.

Разве нужно бояться ослепленного узника?

Наконец, вечная изоляция, смягченная общением с честными, набожными людьми, которые посвятят себя этой исцеляющей миссии, позволит убийце замолить грехи в течение долгих лет раскаяния и угрызений совести, возродить свою душу.

…………………………………

Шум и громкие радостные возгласы арестантов, совершавших прогулку по тюремному двору, прервали сговор. Николя вскочил и направился к дверям узнать причину непривычного оживления. Возвратясь в залу, он сообщил:

– Верзила прибыл!

– Верзила! – воскликнул староста. – А где Жермен? Еще не возвратился?

– Нет еще.

– Пора прийти! Я б вручил ему чек на гроб, – пригрозил староста.

Приход Верзилы, показания которого могли стать роковыми для Жермена, вызвал шумное оживление среди арестантов. Это был человек среднего роста и, несмотря на свое увечье и тучность, казался ловким и сильным. В лице его было что-то звериное: оно напоминало морду бульдога: вдавленный лоб, маленькие хищные глаза, отвисшие щеки, могучие челюсти. Нижняя челюсть с длинными зубами, или, вернее, щербатыми клыками, выступала вперед, что еще более усиливало его поразительное сходство с этим животным. На нем была шапка из выдры и синее пальто с меховым воротником.