Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Словно слезы затапливают церковь, думала иногда Наталья Дмитриевна, в этом намоленном, обильно политым слезами месте…

Но почему теперь, когда все так хорошо, покойно, уютно, тихо и ласково, — почему катятся слезы?

К родам Михаил Александрович пригласил самого модного и самого дорогого доктора — немца Фрейша. Все знатные дамы Москвы рожали под его присмотром. С ним приехала и сиделка-повитуха, высокая сухопарая немка в белом чепце и с узловатыми корявыми руками.

— Матрена, — шептала Наталья Дмитриевна няне, неотлучно сидевшей у ее родильной постели и предупреждавшей каждое желание, — ты уж помоги, если что. Боюсь я этого доктора, больно сухой и странный…

— Не бойся ничего, Дмитриевна, — степенно отвечала няня, — все бабы рожают, когда и в поле, коли срок пришел, а все здоровых ребят приносят…

Она подмигивала Наталье Дмитриевне и, когда из комнаты все вышли, сообщила шепотом:

— Наша-то старуха, бабка, тут, вчерась еще привезла я ее. Сильно знающая бабка, столько родов принимала, что и не упомнить…

Наталья Дмитриевна держалась за ее пухлую руку с толстыми пальцами и словно бы в этой руке находила успокоение…

Роды начались трудно, ребенок не шел, доктор Фрейш сильно разволновался, а сиделка все что-то шептала ему по-немецки…

Входил и выходил Михаил Александрович, и ему что-то шепотом сообщал дорогой доктор. Генерал морщился, как от сильно горького лекарства, и выбегал из родильной комнаты.

Наталья Дмитриевна мучилась уже двое суток…

Еще раз взглянув на роженицу, заставив ее тужиться и упираться ногами в высокий выступ кровати, Фрейш собрал инструменты и вышел в гостиную…

— Я сделал, что мог, — серьезно сказал он Михаилу Александровичу, — ваше дитя не желает появляться на свет. Боюсь, что мои услуги уже лишние…

— Доктор, она будет жива, она будет жить? — горестно восклицал Михаил Александрович. Он сидел бледный, ломал руки и щипал себя за нос.

Вышла и повитуха-сиделка, приехавшая с немцем.

Наталья Дмитриевна уже не понимала и не осознавала ничего. Двое суток мучений, эти раздирающие нутро боли, эти долгие и безрезультатные схватки обессилили ее. Она только тихо стонала, проведя двое суток в страшном выматывающем крике.

— Теперь держись, Дмитриевна, — тихо сказала Матрена, — рожать будем…

Вдвоем со старой полуслепой повитухой, сидевшей в уголку родовой комнаты, они взялись за концы большой, гладко обструганной доски и начали давить на живот Натальи Дмитриевны.

— Давай, помогай, — приказала повитуха, и Наталья Дмитриевна уже через самую силу принялась тужиться…

И вдруг Наталье Дмитриевне стало легко, как будто она окунулась в тихую воду и поплыла…

Боли кончились, а повитуха держала в руках крохотный, мокрый от слизи и крови комочек чего-то красного и шлепала по сморщенным крошечным ягодицам…

Ребенок запищал странным кошачьим мяуканьем…

— Живой, — весело сказала няня, — будет живой, когда тут столько горя…

Они показали Наталье Дмитриевне ребенка, но она ничего не увидела, кроме сморщенных ступней, несоразмерно больших и красных…

— Парень, — ласково сказала Матрена…

Михаил Александрович и доктор все еще сидели в гостиной. Когда наступила тишина, доктор встал и обратился к генералу:

— Мужайтесь, генерал…

Но послышался крик новорожденного, и Михаил Александрович вскочил, оттолкнул доктора и что есть сил влетел в родовую…

Матрена уже обмыла ребенка, завернула его в пеленки и положила рядом с Натальей Дмитриевной.

— Ты жива, — упал на колени генерал и зарылся лицом в кровавые мокрые простыни. Он не смел поднять головы, но едва поднял глаза, как увидел смеющийся рот и сияющие глаза жены.

— Господи, хоть бы кто догадался принести каши, овсяной хочу, с постным маслом, — капризно сказала она, и он вскочил и засуетился и помчался вниз по лестнице, даже не посмотрев на сына.

— Быстро, быстро, — кричал он на весь дом.

В зал вошла свекровь. Она только что приехала с бала и еще снимала парадные перчатки, когда увидела сияющее лицо сына.

— Ну что тут? — вежливо и спокойно спросила она. — Я давно не навещала Натали, как она…

— У нас сын, — ответил Михаил Александрович.

— Думаю, назовем его Александром, в честь твоего отца, — деловито сказала Екатерина Михайловна.

— Как решит Наташа, — бросил Михаил Александрович и умчался к жене.

— Теперь все так, скоро и мать признавать не будут, — заворчала свекровь, пошла к себе и долго сидела за туалетом, прежде чем прийти и справиться о здоровье роженицы и ребенка…

Остолбенелый доктор долго расспрашивал Матрену и ее старую повитуху, как разродилась Наталья Дмитриевна.

— Да разродилась, и все тут, — ответила Матрена, — только вы вышли, она и родила…

Доктор недоверчиво качал головой и искал оправдания себе в их суетливых движениях и прячущихся глазах…

Генерал хорошо заплатил доктору, и по Москве разнеслась весть, что вот и опять доктор Фрейш спас от неминуемой смерти генеральшу Фонвизину и ребенка. Важный и польщенный доктор долго всем рассказывал, какую помощь он оказывал роженице…

Никто ничего не сказал и Михаилу Александровичу. И тайну своих первых родов Наталья Дмитриевна не открыла ему до самой его смерти.

Теперь Наталья Дмитриевна не отпускала Матрену ни на шаг. Что бы ни случалось, взглядывала она только на Матрену, а та добродушно улыбалась, произносила два-три слова своим протяжным, немного окающим голосом, и Наталья Дмитриевна делала так, как говорила Матрена. Где и когда она научилась всем премудростям, удивлялась генеральша, где то училище, в котором есть такие знания?

Когда ей привели трех сразу на выбор кормилиц, она только взглянула на Матрену, скромно стоявшую в самом углу комнаты, и твердо сказала:

— Я буду кормить сама…

Михаил Александрович и свекровь всячески отговаривали Наташу, но она твердо стояла на своем, и только когда все ушли, она спросила Матрену:

— А почему?

— Любить его будете. А некормленный, все равно что чужой…

Екатерина Михайловна недовольно вздернула брови, когда услышала эту новость. Брезгливо собрав губы в оборочку, она сказала сыну:

— Я не понимаю тебя, Мишель, мужчина ты или нет, почему все ходишь на помочах у Натали? Все, как она хочет… Назвала ребенка Дмитрием вопреки моей и твоей воле, хочет кормить сама… Где ж это видано, чтобы знатная дама сама кормила грудью младенца? Разве у нас мало крепостных, разве мы не в состоянии предоставить ей самую лучшую кормилицу?

— Она так хочет, — благожелательно улыбаясь, ответил Михаил Александрович, — пусть делает, как ей лучше…

Мать поджимала губы и недовольно удалялась на свою половину. Она не переставала выезжать, бывала с визитами и везде рассказывала, какие чудеса происходят в их доме…