Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Она спешила и спешила. Едва только отдыхали лошади, как снова усаживалась она в свою повозку, обнимала закутанного и капризничающего Митеньку, угрюмо молчала, и Матрена все более жалостливыми глазами глядела на свою воспитанницу. Она не знала ничего, но лицо Натальи Дмитриевны говорило ей о многом.

Трое саней генеральши Фонвизиной катились по зимней дороге, укатанной и блестящей от снега, пестревшей яблоками лошадей и воробьями, копавшимися на дороге в поисках овсяных зерен…

Наталья Дмитриевна смотрела в крохотное оконце и решала, к кому обратиться, кого просить, если Михаила Александровича и впрямь ждет лихая судьбина…

За свои девятнадцать лет Наталья Дмитриевна никогда не была в северной столице, не знала, как нанять квартиру, куда пойти справиться об участи мужа. И кроме того — через два месяца ей рожать. Как она будет одна, в чужом холодном городе, без мужа, без друзей?

Но решимости придавал ей Митенька, все время куксившийся в дороге, Матрена, которая то и дело взглядывала своими добрыми серыми глазами на барышню-госпожу, а широкая спина Федота на облучке саней словно загораживала ее не только от ветра, но и от всех выпавших ей на долю бед. Самое главное — она знала, что Михаил Александрович арестован, она не мучилась неизвестностью и хвалила себя за то, что оказалась права. А там что будет дальше — увидим…

Полосатая будка со шлагбаумом остановила движение ее обоза. Вышли солдаты, потом какой-то низенький офицер. Откозыряв, он спросил документы, подорожную…

Она вышла из повозки, встала прямо перед ним. Он увидел совсем еще молоденькую женщину с большим животом, закутанную в медвежью шубу, повязанную теплым платком поверх черного чепца. И растерялся…

— Генеральша Фонвизина, — холодно бросила она, — еду в столицу с ребенком и крепостными…

И он отступил перед ней.

Уже садилась она обратно в сани, как он подбежал и, распахнув дверцы повозки, спросил торопливо:

— Фонвизина? Генеральша?

Она молча кивнула головой, глядя на офицера синими, рдеющими на покрасневшем лице глазами.

— Не вашего мужа тут провезли? — робко спросил он.

И сразу в глазах ее волнение, жар.

— Куда провезли?

— К Зимнему, — тихо сказал он, — многих везут…

Слезы навернулись на глаза Натальи Дмитриевны.

— Спасибо вам, — слезы мешали говорить.

Он захлопнул дверцу, махнул рукой Федоту, и снова тронулся в путь ее небольшой обоз. Она благодарно подумала об офицере — наверно, тоже знает о событиях декабря, наверно, и у него кто-то в аресте… Больше ее никто не останавливал, но на каждом перекрестке видела она большие зажженные костры, стоящих и шагающих по улицам солдат.

Солдат было много, много больше, чем простых прохожих. Мороз заставлял людей сидеть по домам, только носились по прикатанным снежным улицам лихие извозчики да желтели сумрачно окна и двери лавок.

Квартиру она отыскала быстро — на многих особняках пестрели бумажки с кривыми корявыми буквами: «Сдается в наем»…

Оставив Матрену и Федота, Филиппа и Глашу распаковываться, устраиваться на новом месте, она выбежала за ворота. К вечеру она уже знала, что Михаил Александрович и его брат Иван, двумя годами его моложе, арестованы и посажены в Петропавловскую крепость…

Со страхом смотрела Наталья Дмитриевна на шпиль собора Петропавловской крепости. Они стояли друг напротив друга: Зимний, приземистый, вытянувшийся вдоль набережной Невы дворец и словно бы стремящийся ввысь остров с крепостью и этим вонзающимся в низкое серое небо шпилем, проблескивающим в сырых туманных тяжелых облаках.

Она стояла и смотрела на ледяные поля Невы, на черные фигурки горожан, перебирающихся на другую сторону реки, на черные черточки деревьев и ровную линию набережной, словно вмерзшей в лед.

Что обещает ей эта ледяная столица, сколько горя и страданий придется ей перенести здесь, сколько верст истоптать вокруг крепости, где томится ее муж?

Она не думала о себе, она знала, что вынесет все, что бы ни послала ей судьба. Она уже давно казнила себя за то счастье и радость, которые испытала, принеся в мир своего первенца. А ведь обет ее так и остался неотмеченным, и кто знает, что должно вытерпеть ей, клятвопреступнице? Крест на ее голове так и растет черным и смешивается с ее пепельными волосами, когда она заплетает косу, но резко отличается, едва она начинает расчесывать свои густые, уже давно отросшие волосы…

Она всматривалась и всматривалась в синеющий сумрак над холодным северным городом, видела только белый полог, укрывший его, мрачный и унылый, видела черные проплешины выдернутых из земли домов и деревьев страшным наводнением прошлого года, присыпанные сверху мелкой снежной крупой, но выступающие из-под покрова мрачными пятнами. Она стояла и смотрела на этот город, в который попала волею судьбы, и ни о чем не думала. Только человеку с розовыми очками на глазах мог показаться красивым этот город, выросший на болотистых берегах, замерзающий под холодным низким небом, прикрытый шапками снежных сугробов и прикатанный людскими ногами и лошадиными копытами.

Она подняла взгляд к небу и не узнала его. Словно гигантские волны заходили по всему небосводу. Белесые столбы мертвенного цвета переливались и переходили один в другой, растворяясь неслышно в сумраке холодного неба. Они были равнодушны ко всему — к людям, к этому городу, над которым источали они свое великолепное сияние, расходились кругами и снова поднимались в высь неба гигантскими белесоватыми столбами.

Наталья Дмитриевна вдруг почувствовала себя такой жалкой и ничтожной под этими гигантскими свечами мироздания, от изумления у нее захватило дух, и она упала на притоптанный снег и подняла руки к небу.

— Господи, прости нас, прости меня, прости весь род людской… Что мы такое в этом гигантском мироздании, как не ничтожные муравьи, отравляющие землю и дела твои, Господи? Прости, Господи, прости…

Она стояла на коленях и воздевала руки к небу, и слова рвались из ее груди, и грудь разрывалась от жалости и просила милости к себе и всем людям.

К ней подошел солдат в теплой шинели и треугольной шляпе с султаном и молча уставился ей в лицо.

Она перевела взгляд на его красное усатое лицо, заслонившее пышное великолепие неба, и смущенно поднялась с колен…