Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

— Вот, — махнула она рукой на небо, где все продолжали гореть мертвенным белесым огнем гигантские столбы, переливающиеся и переходящие один в другой. Солдат сумрачно вскинул голову, едва бросил взгляд на гигантские столбы и небрежно бросил:

— Из деревни, что ли? Что ж, не видала северного сияния?

Она отряхнулась и пошла по Невской першпективе, стремясь домой, в свою новую квартиру, где был ее малыш, где были знакомые ей с детства ее крепостные и Матрена, особенно дорогая ей ее нянюшка.

Солдат проводил ее взглядом, усмехнулся в густющие усы и отправился по своим делам.

Почти два месяца ходила Наталья Дмитриевна вокруг Зимнего дворца и вокруг Петропавловской крепости. Никто ничего не сообщал ей о муже, запрещение писать и передавать ему что-либо тяготило и мрачило ей душу. Она знала, как привязан он был к ней и Митеньке, знала, что для него было бы отрадой узнать, что она здесь, в Петербурге, что рядом и беспокоится и хлопочет о нем. Но он сидел в каменной одиночке крепости, писал бесконечные ответы на бесконечные вопросы Следственной комиссии и ничего не знал о них…

Письма и передачи были запрещены на все время следствия…

Наталье Дмитриевне становилось тяжело ходить и ходить. Живот тяжело тянул книзу, и она знала, что приближается срок родов, но не могла заставить себя сидеть сложа руки.

Ее письма, просьбы к императору, к Следственной комиссии, ее умоляющие записки не имели никакого ответа.

Наконец она написала письмо к вдовствующей императрице Марии Федоровне, просила принять ее, просила облегчить участь своего мужа, писала о том, что это честнейший человек и герой войны, раненый и больной.

Вечером ее известили, что Мария Федоровна примет ее поутру в Зимнем дворце.

Она хорошо подготовилась к этому визиту — широкое черное платье скрывало тяжело выступающий живот, черный чепец не был даже обрамлен кружевами. Но зато лицо ее выступало, как из черной рамки чепца, — белоснежная кожа, не испорченная второй беременностью, строгий точеный нос, пухлые, словно детские, губы и огромные светящиеся синие глаза.

Ее провели по длинным коридорам и переходам, где было полно гвардейцев и на каждом шагу встречались солдаты и генералы в золоченых мундирах и эполетах, подвели к затянутой портьерой двери и попросили подождать…

В большой приемной зале, куда ее ввели, было мрачно и тихо. Стены, затянутые черным сукном, закрытые черной кисеей огромные окна, пышные полосы черных штор — все было в трауре. Мария Федоровна, вышедшая навстречу Наталье Дмитриевне, тоже была в трауре по смерти Александра. Ее черное платье разубрано было рюшами и кружевами, черная наколка на голове отличалась кокетливостью и модой, а закрытый ворот высоко вздымался роскошными волнами. Словно на черном блюде лежала ее голова. Лицо ее было увядающим и желтоватым, а руки в черных кружевных перчатках держали ослепительной белизны кружевной платочек.

Она поманила Наталью Дмитриевны жестом руки, и беременная женщина упала перед царицей, распростерлась на полу, и слезы закапали на яркие роскошные плиты мрамора.

— Я приняла вас, дитя мое, — медленно заговорила по-французски Мария Федоровна, — потому что мне нестерпимо видеть ваши страдания.

— Заступница, милостивая государыня, — рыдала Наталья Дмитриевна, — я одна, некому заступиться за меня. Мой муж, я писала вам, заслуженный генерал, старый, больной и изувеченный войной человек. Помилуйте, заступитесь, век буду Господа за вас молить…

— Встаньте, дитя мое, — мягко продолжила Мария Федоровна, — вы видите, я тоже в горе. Мой сын скончался, и я надеюсь, вы поймете всю глубину моего горя.

— Простите, государыня, — встала с колен Наталья Дмитриевна, — вся Россия плачет по усопшему императору…

Она еще не докончила, а Мария Федоровна уже снова продолжила:

— И моего второго сына хотели убить, и в числе заговорщиков был ваш муж.

Мария Федоровна пытливо вгляделась в заплаканное лицо молодой двадцатилетней генеральши Фонвизиной.

Пораженная ее словами, Наталья Дмитриевна пыталась протестовать:

— Помилуйте, ваше величество, да у него и в мыслях никогда такого не было…

— Но он не сказал вам всего, — ласково прервала ее вдовствующая императрица. — Но вы поймете мои чувства, чувства матери. Наш император великодушен и добр, он разберет все дела и справедливо накажет тех, кто был злодеем, и милостиво простит тех, кто не виновен в грехе цареубийства…

Она махнула рукой, и Наталья Дмитриевна поняла, что аудиенция окончена. Еще раз склонившись до земли, она вышла, и слезы затопили ее глаза. Если бы не сопровождающий ее офицер, она заблудилась бы в бесконечных коридорах и переходах дворца, но он вывел ее к парадному выходу, и Наталья Дмитриевна сошла на снег, тяжело придавленная приемом у матери императора…

До самых родов так ничего и не узнала Наталья Дмитриевна о судьбе своего мужа.

Задолго до рождения второго ребенка подготовилась она, вспоминая, как тяжело достался ей Митенька. Но рядом была Матрена, и Наталья Дмитриевна целиком положилась на свою не старую еще нянюшку. Та привела знающую бабку-повитуху, позаботилась о кормилице. Теперь Наталья Дмитриевна поняла, что ей некогда будет самой кормить малыша, что придется опять день и ночь пропадать у Петропавловской крепости, что только ее хлопотами и заботами будет жив Михаил Александрович…

Тяжелые роды вызвали у нее послеродовую горячку и почти месяц провалялась она в постели, пышущая жаром и исходящая испариной.

Родился мальчик. Наталья Дмитриевна назвала его Михаилом в честь отца, окрестила, призвав на дом священника, и только к самой весне выкарабкалась наконец из постели. Она встала слабая, бледная и похудевшая, но глаза ее горели огнем силы и твердости, и в первый же день она решила съездить на Смоленское кладбище Петербурга. Матрена уже перезнакомилась со всеми дворовыми бабами и девками соседей и вызнала про блаженную Ксению, будто бы всем помогающую, особливо же женщинам и девушкам…

Смоленское кладбище находилось на Петербургской стороне, на самой бедной, нищей окраине города. Вокруг него и маленькой Смоленской церкви ютилась самая беспросветная голь и нищета, домишки тут были самые разнокалиберные. Наводнение прошлого года смыло почти все постройки, но голытьба слепила себе жилища из разного рода досок и палок, понастроила неимоверной пестроты хижины и избушки. Низменная, болотистая сторона эта была мрачной и унылой, а из-под снега то и дело проступала вода, почти не замерзающая в этом месте. Казалось, что сама земля оплакивает перекатную голь, ютившуюся на этой стороне.

Но красная кирпичная церковь устояла во время наводнения, спасла многие тысячи людей и теперь, словно маяк в ночи, светила всем живущим поблизости беднякам.