Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Он усмехнулся. Однако как встретят весть о его смерти в Петербурге, что скажут, не будут ли стараться выяснить все подробности? Но это показалось ему таким далеким и ненужным, таким лежащим в прошлом, что он покачал головой. Николай рвется к власти, ему не до подробностей, единственная Мария Федоровна, мать, еще может что-то подозревать. Но он потому и уехал в Таганрог, чтобы вдали от всех, с малой своей свитой привести в исполнение свое решение…

Он вспомнил, как стоял на коленях перед ним князь Петр Михайлович Волконский и слезно просил:

— Уволь, государь, меня от сей оказии…

Нет, Волконский — старый друг, двадцать девять лет они провели вместе, не разлучаясь, все мысли и соображения свои он всегда высказывал ему первому. И теперь он должен был взять на себя большой грех этого обмана.

— Прости, Петр Михайлович, что подвигаю тебя на такое дело, но пойми меня и помоги. Без твоей помощи ничто не может осуществиться. А мне надо, не могу я, устал от всего — жизнь мне не мила, хоть бы сейчас лег и не встал больше. Да висит на мне проклятие, и должен искупить…

— Великий человек, великий государь, — прошептал со слезами Петр Михайлович, — все для тебя сделаю, только помилуй, уволь…

Не уволил, уговорил. И в последнюю ночь перед переездом Петр Михайлович завладел постелью Виллие возле самого его кабинета, помог все устроить. И вот он теперь здесь, в этой крохотной тесной комнатушке, на старенькой железной кровати с тощим тюфяком и соломенной подушкой в головах.

Но это ненадолго. Скоро он пойдет пешком до Саровской пустыни, придет к старцу Серафиму и попросит взять его в послушники. Лишь бы все здесь, в Таганроге, прошло гладко…

А как плакала Лиза, как испугалась, как умоляла его отказаться от решения! Но что ждало бы его впереди — пустая никчемная жизнь, тяжелая обязанность возглавлять страну и народ, громить заговор дворян, казнить, высылать и тем отежелять свою и без того придавленную тяжестью давнишнего преступления душу…

Он глядел в окошко на суетливую и бестолковую возню птиц на ветках березы. Только и напоминает здесь о России, что эта неизвестно кем посаженная береза. Их нет здесь, этих белоствольных красавиц России, — дубы, вязы, каштаны заменяют их. А он больше любил этих стройных красавиц. И как повезло ему, что кто-то умудрился прямо под окном больнички, воинского госпиталя, посадить это неприхотливое дерево, и здесь прижившееся и выкинувшее свои ветви над крышей избенки и приютившей южных птиц в своих ветвях.

Скоро он уйдет отсюда, и кто знает, что будет ждать его потом…

Вошел доктор Александрович, вошел бочком, медленно и осторожно — не знал, как разговаривать с бывшим императором, ставшим больным нищим Федором Кузьмичом.

— Как мы себя чувствуем, — задал он первый вопрос, и видно было, что от смущения и неловкости у него дрожат руки и голос изменяет ему.

— А хорошо, доктор, — спокойно и весело ответил Александр, — скоро, чай, и выберусь отсюда…

Александрович посмотрел его язык, послушал грудь, приложив ухо к груди прямо через рубаху.

— Да, недельки через две можно и в путь, — одобрительно сказал он.

Император покачал головой:

— Нет, доктор, нам залеживаться нельзя, а уж вы, будьте так добры, поскорей вылечите меня да и выпустите отсюда.

Александрович торопливо кивнул головой и выскочил из палаты. Принесли чаю, хлеба с творогом, и он с наслаждением принялся за еду, чувствуя, как силы возвращаются к нему, как каждая жилочка начинает весело трепетать…

Только четыре человека посвящены в эту тайну. Если бы он мог, то вообще никому не сказал бы ни слова. Но за молчание трех он был спокоен. Только вот доктор Александрович его беспокоил. Но и ему объяснил он все так же подробно, как и Волконскому, как и Лизе. Так же привел резоны, но видно, что Александрович, уже пожилой, прошедший войну доктор, чувствует себя не в своей тарелке, старается сбыть бывшего императора поскорее с рук. Не дай Бог, если по простоте своей души проговорится хотя б и близким. Пойдет тогда молва гулять по всей России. Но своим спокойным и покорным видом Александр давал понять Александровичу, что тайна должна храниться за семью печатями, сам вел себя, как подобает нищему и безродному Федору Кузьмичу, и постепенно и Александрович стал привыкать к своему необычному пациенту…

Кажется, все остальное он предусмотрел. Еще за день до всего дела Волконский договорился с Шихматовыми, что Елизавета Алексеевна, императрица, переедет в их дом и будет там жить, пока не пройдут все приготовления. Жаль, что не имеет он вестей из дворца, но скоро бы уж должен посетить госпиталь Волконский и рассказать, как все прошло.

Он опять походил по своей комнатке, но не решился выйти в крохотный садик перед бревенчатым госпиталем. Неравно, кто увидит его еще, не совсем заросшего бородой, узнает да и пустит молву…

Он еще полежал на своей жесткой постели, с аппетитом пообедал принесенными щами и кашей и соснул часок в тишине и уютном покое маленькой комнаты.

Скоро, скоро пойдет он странствовать по Руси, как предсказала ему блаженная Ксения, скоро узнает он свою страну не с высоты трона, а изнутри, поймет ее беды и станет отмаливать ее и свои грехи…

Но еще почти четыре месяца пробыл Александр в Таганроге. Поначалу он почти безвыходно лежал в крохотной палате воинского госпиталя у доктора Александровича, привыкая к своему новому виду и новой одежде, новому говору. Несколько раз навещал его там его флигель-адъютант князь Петр Михайлович Волконский. Он прибывал в крохотную больничку словно бы по поручению императрицы Елизаветы Алексеевны, благодетельствующей больных солдат, справлялся обо всех обитателях госпиталя, передавал на лекарства и питание больных солдат большие суммы денег, а потом ходил по крохотным палатам и интересовался здоровьем лежащих там больных. Под самый конец визита заглядывал он в комнатушку Федора Кузьмича, притворно-равнодушно расспрашивал о состоянии здоровья этого нищего, помещенного в госпиталь по настоянию покойного императора.

— Каково живется? — тихонько спрашивал он у обросшего молодой бородкой и такими же усами императора.

— Славно, ваше превосходительство, премного благодарны, — лукаво отвечал Александр.

— Так и не помнишь все родства своего, — снова интересовался Волконский. — А кой год, знаешь? А слыхал, что наш-то царь-государь император Александр в бозе почил? Небось, и не слыхал, что гроб с телом государя поставили в соборе и государыня каждый день выстаивает панихиду…

Александр вслушивался в его слова, слегка отклоняя голову влево — он был туговат на левое ухо. Отвечал размеренно, как и подобает человеку, родства не помнящему. Так Волконский сообщал ему обо всех придворных новостях, обо всем, что происходит с придворными в Таганроге. Вскоре сообщил, что поезд с телом почившего императора отправляется в путь, что деревянное последнее жилище государя запаяно в свинцовый саркофаг, что тело слегка почернело от трав и уксусной кислоты, а черты лица прежнего императора несколько изменились, поскольку травы и коренья, примененные для бальзамирования тела, плохо сохраняют его цвет и форму. Сообщил, что доктор Тарасов, один из посвященных в тайну, написал протокол вскрытия, но заартачился и не поставил под ним своей подписи и пришлось его уламывать и даже поручить главенство над торжественной процессией сопровождения государева гроба, отстранив от этой обязанности лейб-медика Виллие.