Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Невесомой своей рукой взял он Александра за маленькую загрубевшую руку и повел к источнику. Высокий, рослый и сутуловатый Александр чувствовал себя неловко рядом с маленьким, укутанным седыми волосами горбатым старцем и смиренно взглядывал сверху вниз на это тщедушное тело, обряженное линялым черным, и серебряный крест на его груди, словно тянущий старца книзу, и на его прозрачные тонкие руки с синими узелками вен на тыльных сторонах ладоней.

Старец сам омыл в канаве возле источника ноги Александра, побрызгал святой водой на его голову, пошептал молитву и отвел в свою келью, тесную узкую каморку с куском войлока в углу под образами.

— Ищу, — начал было Александр, усаживаясь на черную скамейку в углу рядом со старцем.

— Знаю, — вздохнул старец, — все знаю. Послушником побегаешь лет двенадцать, а в монахи тебя не пострижем, другой у тебя путь. Потом странничать пойдешь… А имя тебе так и будет — Феодор, не помнящий родства…

Александр вынул из кармана кипу ассигнаций, а из другого — большой платок, увязывающий все медные монеты, которые бросали в его кружку сердобольные прихожане.

— Господь вознаградит, — сказал просто Серафим, глянув на эту кучу денег. — Ассигнации — на твое устройство и монастырь, а драгоценные эти полушки и гроши — нищим, сирым и убогим…

Последние остатки царского своего сана скинул Александр в Саровской обители. Одетый в простую черную ряску с черной же скуфейкой на голом черепе, высокий и сутуловатый, тугой на одно ухо, послушник Федор вместе со всеми монахами пилил и колол дрова, собирал грибы и ягоды, привозил на тощей коняге хворост, а главное — пахал за обителью плодородные нивы, сеял рожь и пшеницу, косил сено летней порой и укладывал на повети, навьючивая на вилы огромные охапки. И раньше, когда был царем, был прост и нетребователен в быту, и здесь, в Саровской пустыни, затворясь от всех молчанием, был так же непритязателен и кроток.

Он стоял обедни и утрени, молился жарко и исступленно, а вечерами после зари и простой монастырской трапезы подолгу говорил со старцем Серафимом, изумляясь свежести его взгляда на жизнь, любви к каждому существу и радости бытия необыкновенной. Старался и сам стать таким же кротким и любящим, но это плохо ему удавалось.

На деньги, внесенные царем, старец Серафим основал в том же Саровском лесу, на берегу той же чистой неспешной Саровки Мельничную обитель для девушек, ищущих покоя и монастырской тишины, подвига служения Богу. И шли в обитель нищие и калеки, богомольные и огорченные жизнью, слабые и усталые, и находили в пустыни душевный покой и прямую дорогу к Богу.

Александру рассказывал старец всю историю юродивой блаженной Пелагеи. Видел бывший царь, с какою кротостью и лаской беседовал с ней Серафим, но все существо его возмущалось при одном взгляде на «дуру». Нечесаная, грязная, оборванная сидела она на куске войлока в келье, и огромные ее ногти на руках и босых ногах напоминали острые когти птицы или дикого зверя. И слова любви и привета к этому «полуживотному», как ему казалось, застревали в его горле, и взгляд его, возмущенно-недоумевающий, обращался к старцу. Но сияющие радостью глаза того словно бы прозревали сквозь грубый внешний облик юродивой ее нежную добрую душу.

— Научись видеть в людях сокровенное, тайное, узнай душу, обрети глаза иные, — так говаривал ему старец.

Нет, пока он этого не мог, не мог проникнуть духовным взором сквозь отвратительную внешнюю оболочку юродивой. Удивлялся кротости и ласковости Серафима и благоговел перед ним.

Пелагея Ивановна Серебренникова стала обитательницей Саровской пустыни уже не в молодые годы, а пройдя такие суровые и тяжкие испытания, которые ни одному мужчине не было бы под силу перенести. Родители ее, жившие в Арзамасе, были людьми состоятельными, отец торговал суконным товаром, и семья слыла благополучной и богобоязненной. Но отец скоро умер, оставив вдову с тремя детьми — двумя сыновьями и дочерью Пелагеей. Достатком ее соблазнился вдовец Королев, после смерти жены у которого осталось пятеро детей. Он уговорил вдову выйти за него, да только был так строг и суров, что житье в его доме скоро сделалось для Пелагеи невыносимым.

Дети Королева пошли в отца — скоро невзлюбили они мачехиных детей и пугали и били их, как только могли. То ли ударили чем Пелагею, то ли учили дурному, а только скоро стала она «дурить». В семье отца была умным и смышленым ребенком, а тут сделалась вовсе глупенькой. Выйдет, бывало, в сад, запрокинет платьишко на голову и начнет вертеться на одной ножке, вроде бы пляшет. Мать срамила, отчим бил, да только ничего не помогало. Однако к шестнадцати годам стала Пелагея на редкость стройной и красивой девушкой.

Молодой бедный мещанин Сергей Серебренников засмотрелся на красавицу и решил на ней жениться, хоть и предупреждали его, что невеста с придурью. На смотринах начала Пелагея поливать чаем цветочки на богатом платье. Мать кивнула горничной, чтобы та щипала Пелагею за каждую поливку, но Пелагея кротко и ясно выговорила матери:

— Что ж вам, маменька, али цветочков жалко? Ведь не райские же это цветы, а тканые, вышитые…

Несмотря на все отговоры, Серебренников все-таки женился на Пелагее.

Вместе с мужем и матерью поехала она в Саровскую обитель, и старец Серафим долго с ней беседовал, а перед отъездом низко, в ноги ей поклонился и с мольбой заключил их беседу:

— Иди, матушка, иди не медля в мою-то обитель, побереги моих сирот-то, многие тобою спасутся, и будешь ты свет миру…

Сиротами своими называл старец насельниц Мельничной общины — монашек-девушек.

Удивленно воззрились на старца мать и муж Пелагеи — в общину брали одних только девушек, а уж Пелагея была замужем и готовилась произвести на свет ребенка.

На прощанье подарил Серафим ей чётки, и с тех пор начались горести и испытания Пелагеи.

Муж нещадно бил ее и выгонял из дому, сын ее умер, а девочку, рожденную ею, она принесла к матери, положила на диван рядом и сказала:

— Ты отдавала, ты и няньчись теперь, а я уже больше домой не приду.

И верно, ушла из дому и стала ходить от церкви к церкви. Все, что люди давали ей из жалости, она раздавала, а на копейки ставила свечки перед образом Божией матери.

Муж не понимал ее, считал, что блажит, ловил и бил чем попало — поленом, так поленом, палкой, так палкой. А однажды свез даже в полицию и упросил наказать ее розгами. Розги рассекали ее тело, кровь брызгала на стены, а она хоть бы охнула, так и молчала, как каменная.

Муж повез ее в Троице-Сергиеву лавру для духовного излечения. И с ней сделалась перемена — стала тихой, кроткой и умной. Муж не помнил себя от радости и даже доверил ей деньги и вещи. Но жена вернулась домой хуже прежнего и все деньги и вещи раздала по дороге.