Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Тогда посадили ее на железную цепь, словно дикого зверя, били, издевались, как только могли. Она вырывалась из заточения, бегала по улицам и пугала людей своим видом.

Муж от такой жены отрекся, притащил к матери и бросил. Но в семье отчима ненавидели ее еще больше. Даже убить пытались, да только пуля обернулась против самого убийцы…

Много еще терпела от людей Пелагея — и били ее, и голодом морили, а попала в Дивеевский монастырь, много творила несообразностей и вызывала дивеевских сестер на поношения, пинки и побои. Все терпела Пелагея, ничем не отзываясь на боль. И только тогда, когда прошла все земные муки, успокоилась. Она почти не спала, молилась все ночи напролет, разговаривала с теми, кто был уже за гробом, и никогда ничего ни у кого не просила….

И пошел вдруг люд к юродивой. С чего, почему — никто не знал и не допытывался. С самого раннего утра до позднего вечера толпился в ее крохотной келье народ. И все с бедами да горестями. И каждому свой совет подавала, а то и прямо предсказывала судьбу. Слова ее всегда сбывались. Едва прикасалась она к больному, он сразу выздоравливал, а выплеснет из чашки чай в определенном направлении — и буйный пожар затихал сам собой…

Пробовал с ней заговорить и Александр о своих грехах и своем пути, но она только взглядывала на него большими черными глазами и говорила:

— Сам все пройдешь, не мне тебе советы давать…

Генерал от инфантерии Евгений Александрович Головин, муж родной ее тетки Елизаветы Павловны, был строгим и суровым сорокапятилетним мужчиной, никогда не расстававшимся с эполетами и высокими воротничками. Военный мундир как влитой сидел на его располневшем теле и врезался всеми своими складками в складки его обрюзгшего торса.

Он вышел в столовую, где уже собралась вся семья, сурово кивнул головой, не произнеся ни слова, сел на подвинутый лакеем стул и заткнул за воротник шитого золотом мундира белоснежную салфетку.

— Евгений, — лучезарно улыбнулась ему Елизавета Павловна, кругленькая маленькая блондинка в высокой прическе с костяными гребнями, — ты еще не видел Наташеньки, — она махнула рукой в сторону сидевшей рядом Натальи Дмитриевны, одетой в черное платье и черный чепец. — Сестры моей дочка, браком за Фонвизиным, да ты его знаешь…

— В крепости сидит, — вяло подытожил ее представление Евгений Александрович, жуя котлетку.

— Наташенька приехала хлопотать о смягчении его участи, — снова лучезарно улыбнулась Елизавета Павловна, — ты бы, друг мой, посодействовал…

Евгений Александрович даже не взглянул на Наталью Дмитриевну.

— Врагов государевых, умышляющих на цареубийство, разберет сам государь, не пристало мне вмешиваться, — так же вяло проговорил Евгений Александрович, — сам я показал пример верности престолу и государю и о том горжусь…

14 декабря Евгений Александрович воспрепятствовал офицерам и солдатам Финляндского полка присоединиться к восставшим и безмерно тем гордился.

Наталья Дмитриевна так и застыла с салфеткой в руке. Она не верила своим ушам, ее Михаил Александрович в день 14 декабря и вовсе был в Москве, а тайное общество ставило целью вовсе не цареубийство, а улучшение положения страны. Но она молчала и выжидательно смотрела на тетку…

— Друг мой, — живо запротестовала Елизавета Павловна, — Мишель во время событий был в Москве, а его схватили и привезли в крепость. Наташенька каждый день ходит, надеется, может, увидит мужа, может, хоть записочку передать…

Евгений Александрович, продолжая жевать котлетку, молча поднял глаза на жену.

Она словно бы поперхнулась и усиленно стала ковырять вилкой в тарелке.

— И тебе, Елизавета, — строго проговорил Евгений Александрович, — не пристало докучать мне такими важными делами, ты в них ничего не понимаешь, а лезешь не в свои дела…

Он опять сунул в рот хороший кусок котлетки и продолжил жевание. Кусок не шел Наталье Дмитриевне в горло.

— Родственники же, — выговорила Елизавета Павловна, — и ты генерал-адъютант, мог бы и поспособствовать.

— Твои родственники не слишком усердные слуги государевы, — резко отозвался Евгений Александрович. — И кроме того, я делаю сентенцию по всем причастным, мне по роду службы не положено вмешиваться. И государь разберет…

Тем и закончился разговор за этим поздним обедом. Когда она пришла в свою комнату, сердце ее заледенело, руки рвали кружевной носовой платок, но слез не было.

— Наташенька, деточка, — влетела Елизавета Павловна, — ты не смотри, что он так суров, он, конечно же, похлопочет…

— Спасибо, тетушка, — едва выговорила Наталья Дмитриевна, — но пожалуй, что и зря потащили вы меня к себе, тут квартира в казармах Финляндского полка, настрой не в мою пользу…

— Что ты, что, племянница, — затараторила Елизавета Павловна, — ты не гляди, что он так сурово разговаривает, ему надо форму блюсти.

Но Наталья Дмитриевна уже поняла всю враждебность отношения к своему мужу дяди Головина и твердо решила при удобном случае переехать на свою квартиру. Там по крайней мере не будут упрекать ее и ее мужа. А скрытое неодобрение и подозрительность она сразу отметила. Теперь же ей было ясно, что генерал Головин не только ничем не поможет Фонвизину, но еще и отравит ее существование упреками и шпынками.

Ранним утром она поехала к крепости, опять надеясь на содействие какого-нибудь офицера передать мужу хоть крохотную записочку. И заметила у ворот крепости высокую представительную, но очень молодую даму, одетую по самой последней парижской моде и в белой шляпке с высоким пером.

Она подошла к ней и стала рядом, ничего не говоря и ничем не выдавая догадки, что и эта дама хлопочет о муже…

Дама в белой шляпке первая повернула к Наталье Дмитриевне простое милое лицо и потихоньку шепнула:

— Вы насчет…?

Наталья Дмитриевна кивнула головой.

— Я, — дама всмотрелась в лицо Натальи Дмитриевны, — да ведь я вас хорошо знаю, — она вдруг бросилась на шею Наталье Дмитриевне, — вы же Наталья Дмитриевна, вы жена нашего дорогого друга Михаила Александровича. Если бы не он, никогда бы не стать мне Якушкиной…

Наталья Дмитриевна изумилась — как могла она не узнать Анастасии Васильевны Якушкиной, урожденной Шереметевой, жены преданного друга своего мужа Якушкина.

Они обнялись, расцеловались.

— Вы так похудели, — извинительно начала Наталья Дмитриевна, — простительно было мне не узнать вас…

— Пять месяцев назад родила, теперь уже второго сына, Евгения. Долго болела, едва выкарабкалась, и вот я здесь, в Петербурге. Мой супруг… — она сморщилась, и слезы потекли по ее розовым щекам.

— Мужайтесь, — тихо шепнула Наталья Дмитриевна, — наш долг — подкрепить супругов, и нам не пристало распускаться…