Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

И как же радостно убеждал его Басаргин, что, не возьми он от Ивашева слова хотя одну неделю подождать с побегом, не случилось бы и этой истории, письма уже не застали бы его в Чите, и пришли бы тогда, когда уже начались бы розыски, и, конечно, не только брак не состоялся бы, но и сам он погиб бы нелепым и ненужным образом.

Так иногда самое ничтожное обстоятельство спасает либо губит человека.

— Не попустил Бог, — улыбнулся Михаил Александрович, когда узнал, чем кончилась история с побегом Ивашева.

Сразу же исчез куда-то и тот беглец, что подговаривал Ивашева к сему предприятию, друзья все советовали Василию Петровичу принять предложение Камиллы и удивлялись и радовались воле Провидения, спасшей их товарища от верной гибели…

На другой день Ивашев пришел к коменданту и сказал, что решился принять предложение, но что не ручается за то, что брак этот окажется счастливим, поскольку не уверен в самом себе. Станислав Романович поздравил его с таким исходом своего вопроса и отправил государю послание с согласием Василия Петровича… Но долго еще пришлось ждать Ивашеву, пока приедет его внезапно появившаяся невеста и произойдет та свадьба, о которой он уже начал мечтать…

А пока что в Читу пришла весна.

Зазеленелись горы и луга, и стало видно, как красиво и благодатно распорядилась природа с этим захолустным местечком. Селение располагалось на почтовой дороге, ведущей в Нерчинск, на возвышенности и окружено было с двух сторон высокими горами. Речка Чита сливалась своими водами у самого селения с рекой Ингодой и образовала плодороднейшую и удивительно красивую долину. С севера виднелось из селения большое озеро Онинское, на берегах которого когда-то дневал Чингисхан, совершая суд и расправу на походе из Китая в Россию. Местные рассказывали заключенным, что в огромных котлах кипятили там воду и смолу, кидали в них непокорных монголов, не желавших служить всесильному хану.

Травы поднимались на берегах речек и озера выше человеческого роста — изобилие воды подвигало их к этому, а здоровый сухой климат окрестностей давал возможность бурятам, потомкам тогдашних монголов, и теперь кочевать с огромными стадами баранов и лошадей.

Почти всегда над Читой было ясное небо, и только в сезон дождей так грохотал гром, что окрестные горы подхватывали небывалое эхо и разносили на многие версты. Но после громаднейших ливней, когда казалось, что наступает всемирный потоп, улицы становились сухи за несколько часов, и здесь никогда не бывало той грязи, что царит в селениях средней полосы России — песчаные почвы быстро впитывали влагу, а возвышенная окрестность Читы позволяла воде быстро скатываться в долину.

Благодатный климат этот позволил каторжанам заняться огородами. За частоколом казематов развели они грядки с огурцами, которых даже не знали местные жители, а в парниках на южной стороне зрели арбузы, дыни, цветная капуста. Местные сельчане сбегались посмотреть на невиданные овощи — сами они сажали только капусту и лук — и выпрашивали у декабристов семена. Скоро и по всей Чите стали появляться грядки с огурцами, и с тех пор читинцы знают этот овощ.

Читинская долина поражала взгляд своей растительностью — нигде больше не видели декабристы таких цветов, изумительных по красоте оттенков, бесконечное разнообразие лилий украшало долину и делало ее настоящим цветником, а их яркие огромные цветки поражали красочностью и яркостью.

Но жители Читы при таком изобилии природных даров жили бедно, как все заводские крестьяне Сибири, — сеяли лишь хлеб да незамысловатые овощи, которые поспевали в пять недель — с июня, когда прекращались ночные заморозки, и до половины июля, когда уже начинались осенние морозы.

Промышляли они выжиганием угля, который по обязанности властей доставляли в Нерчинск, да ловили рыбу в озере и реках.

Небольшой хлебный магазин содержал купец Смольянинов, и жена его благоволила к каторжанам, но особенно выделяла она Анненкова. Дед его когда-то был наместником Сибири и дал возможность Смольянинову заниматься торговлей да держать амбары для складки угля. И она настолько чтила эту милость, оказанную ее деду, что каждый день присылала на работы каторжанам булки и пироги своей выпечки, а Полину Гебль осыпала подарками и провизией…

Приободрились и каторжане. Они знали, что для них строится новый большой острог в Петровском заводе, что их переведут туда, едва он будет закончен, и главное, там разрешат жить в казематах с женами.

Эта новость до того соблазняла Михаила Александровича Фонвизина, что он с нетерпением ждал переселения. Но прошло долгих три года, пока острог был построен, и вся колония арестантов выступила в шестисотверстный поход в Петровский завод…

А пока что пользовались каторжане расположением жены горного начальника Смольянинова, которая не могла забыть благодеяний Якоби и платила сердечной привязанностью его внуку Ивану Александровичу Анненкову и даже поплатилась за свои добрые дела. Полина передала с ней секретное письмо к кому-то из родных Анненкова в Москву — мать Анненкова так и не интересовалась состоянием сына и невестки, и Полина просила образумить эгоистичную и суровую женщину. Но письмо это попало совершенно случайно в руки полиции, и коменданту Лепарскому было приказано неделю продержать Смольянинову под арестом за тайное письмо. Нисколько не жалела об этом простая, необразованная женщина — она рада была, что пострадала, и симпатии ее к декабристам нисколько не уменьшились.

Завалишин, друг Ивашева и Басаргина, женился потом, по выходе на поселение, на ее дочери, остался в Чите и пользовался большим расположением местных жителей. Кстати, пребывание декабристов в Чите благотворно сказалось и на всем поселке. Декабристы покупали у местных молоко и провизию, платили их жены за сданные в наем квартиры, и Чита начала хорошеть и обустраиваться. Появились новые постройки, новые дома, сами сельчане стали состоятельнее и приучились ко многим новинкам, завезенным каторжанами. Но больше всего стали они читать и учиться, потому что заключенные уже располагали большими библиотеками, выписывали их жены иностранные журналы и газеты, книги и все новинки литературы. Так попал в Читу и «Евгений Онегин», в героине которого Татьяне узнала себя Наталья Дмитриевна, и очень сердилась, что московские ее знакомцы рассказали Пушкину всю историю ее первой любви…

Наталья Дмитриевна не стеснялась в выражениях, когда попадала к Лепарскому, и прежде всего она, как и все другие дамы, настаивала на том, чтобы были сняты наконец кандалы с заключенных. Лепарский отнекивался, уверял, что сам государь строго следит за поведением заключенных, что нет высочайшего повеления на снятие желез, а сам потихоньку писал и писал письма, донесения, жаловался на то, что трудно использовать арестантов в работах из-за неудобства желез, настаивал на их снятии. Долго длилась эта переписка — почта шла очень медленно, почти месяц добирались письма до Петербурга, да месяц шли обратно указания и рескрипты, но Лепарский все же добился, что ему указали — снять железа с тех, кто пользуется хорошим поведением, кто ведет себя исправно в работах и не замечен в крамольных мыслях. Скрыл от арестантов эту радостную весть Лепарский, потому что хотелось ему снять оковы со всех.