Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Карацупа говорил, что тишина на границе — самое опасное. Не верьте. Самое опасное — это когда пропускной пункт, на котором ты дежуришь, кроют минометами четыре часа подряд. А самое хреновое ощущение — это когда в День Независимости колонны военной техники покидают боевые рубежи и понуро отступают тебе за спину.

— Эй, Нацгвардия, — окликаем мужиков на броне, — отсту­паешь?

— Отходим на заранее подготовленные позиции, — отвечают севшие осиплые голоса.

Уставшие и пустые глаза этих солдат забыть невозможно, таких глаз не бывает у живых людей. Оглушительно громко ревут танки, лязгают по красной твердой, как камень, земле гусеницы, вздымая в раскаленном августовском воздухе сухую, словно кирпичную, пыль, натужно пыхтят старенькие бээмпэ и бэтээры. На нашу технику без слез не глянешь — вся побитая, много идет на сцепке, у машин клинят то коробки передач, то башни, то ходовая. Жестоко матерясь, вылезают из машин мехводы с кувалдами и ключами и торопятся устранить поломки — никто не хочет здесь задерживаться дольше, чем предусмотрено скоростью транспортного средства. Сзади, упираясь друг в друга бамперами, глохнут, закипая, шестьдесят шестые «газы» — «шишарики» — и сто тридцать первые «зилы», забитые боекомплектом, и почти в каждой машине, вопреки инструкциям и здравому смыслу, сидят и лежат люди прямо на ящиках с минами и гранатами. Подняв капоты, уставшие и издер­ганные водилы скрепя сердце поливают тонкими струйками из пластиковых бутылок бензонасосы водою — в такую несусветную жару вода здесь на вес золота. И отовсюду — с брони, с кузовов, из люков — на нас смотрят пустые зеницы, в которых на фоне белесого равнодушия тлеют оранжевые огоньки радости. Они вырвались из пекла, им повезло — они уходят, а значит, возможно, останутся живы, не в пример тем, кто сейчас бьется там, на Савур-Могиле.

Мы провожаем колонну глазами. Украинская армия покидает «Сектор Д». Еще несколько дней тому мы видели, как наши збройники шли на Саурку — бодрые и веселые, полные энтузиазма после ротации, а сегодня они ползут обратно — побитые, страшные, растерянные. Туда ехали люди, оттуда возвращаются призраки.

— Там капкан, — говорит суровый танкист. — Расстрел. — У него почти нет бровей и обожженное лицо: «Эй, погранец, ты жизни не видел, в танке не горел!» — шутит без улыбки, на ходу, без эмоций, автоматически, словно заряжая магазин «ак». А может, и не шутит.

Они уходят — мы остаемся. Мы — это передвижной пограничный отряд, 48 человек, добровольцы-контрактники. Нас неплохо подготовили и вооружили. Месяц погоняли на полигонах, научили стрелять из агээс и крупнокалиберного оружия, а потом посадили на три «газа-66», перекрашенных в защитный зеленый цвет, которые, очевидно, в мирной жизни развозили продукты по сельским магазинам, и в середине июня отправили сюда, на границу, в Донецкую область на пропускной пункт «Успенка». Служба обычная — суточные и дневные наряды для пулеметчиков и снайперов, остальные бойцы — в «секретах» или на пропускном пункте. Проверяем документы, патрулируем местность, задерживаем нарушителей границы; три дня назад, например, взяли наркомана из Ростова — весь в наколках, вены в дырках, ехал к нам воевать, удод.

В общем, ничего сложного, и если бы не минометы, которые начали лупить числа с двадцатого, то жить можно. А с минометами — нет, жить нельзя. Доктора не разрешают.

На высотку над Григоровкой ежедневный наряд — десять человек. Высотка, как говорят, господствующая, отсюда российская территория — как на ладони. Мы видим, как заходят на позиции, быст­ро разворачивая боевые расчеты, российские «грады», и долбят по Савур-Могиле. Это зрелище, особенно ночью, покруче, чем последний эпизод «Звездных войн» в кинотеатре 5Д — смертоносные фейерверки пролетают практически над нашими головами. Отсюда хорошо виден штык гранитного памятника солдатам Великой Отечественной на кургане — ничто его не берет. Там еще вчера развевался украинский флаг, теперь маячит флаг «Новороссии».

Между Марьинкой и Савур-Могилой — глубокий и длинный яр, идеальное место для прохода тяжелой техники. Сюда уже пытались заходить танки с той стороны, Т-72, их легко можно распознать по характерному звуку (наши орут так, что уши закладывает), а эти — модифицированные, урчат тихо — збройники успели отойти, не принимая боя, и передать координаты артиллерии — танки накрыли плотным огнем.

— У нас есть приказ отступать? — задаем сами себе вопросы, ответы на которые знаем заранее.

— У нас нет приказа отступать! — звучит патриотично, но на душе скребут кошки. Очень хочется верить, что нас не бросили тут одних.

— А какой у нас есть приказ?

— Приказ по охране государственной границы.

Но где она, эта граница? Ее нет в том строгом понимании, к которому мы привыкли по фильмам или кто-то, может быть, по службе в Советской армии: полосатые столбы с названиями государств, демаркационная линия, колючая проволока; нет, это обычная пересеченная местность без всяких знаков. Поэтому на карте мы можем только приблизительно провести карандашом условную черту — вот, видите, это граница между Украиной и Россией. Признаки и символы государственной границы здесь — это только пропускные пункты с государственными флагами. И польза от этих ПП разве что в том, чтобы получить в паспорт штамп и миграционную карту, если пересекаешь границу официально. В общем, в мирное время здесь рай для контрабандистов и пограничников — катайся туда-сюда сколько угодно, всегда можно договориться, все свои — и погранцы, и контрабандисты, а «контрабаса» во все времена на всех хватало.

Весь погранотряд — и местный, постоянный, и наш, передвижной — базируется в Амвросиевке, практически в центре города. Городок небольшой, районный центр, население — тысяч двадцать, многие работают в России, что неудивительно — до границы рукой подать, на хорошем танке за полчаса доехать можно. «Ирония судьбы, — говорит Академик. — Полгода назад я буквально в пятистах метрах от этой заставы, на соседней улице, открывал филиал нашей аграрной академии. Думал, буду приезжать сюда читать лекции. А вместо этого сижу тут с автоматом в руках...» Мы по-преж­нему ходим в наряды и «секреты», но на ПП «Успенка» никого уже нет. Да и пропускного пункта, строго говоря, уже трое суток как тоже нет.

Для начала россияне туда для острастки закинули мин тридцать-сорок, будто давали понять, чтобы мы убирались вон — сожгли пару будок в стороне и успокоились. Стреляли метров с четырехсот-пятисот, то есть били сразу из-за российского пропускного пункта, не стеснялись, знали, что ответного огня не будет. Когда мины падают, то звук обычно такой: вуух-вуух, а тут стреляли под углом чуть ли не 90 градусов: ты слышишь выстрел — пух! — и тут же — шшшшшшшш — это мина уже падает.