Сергей Реутов - Легенды бандитской Одессы

А вот трудовая система работала на порядок увереннее и надежнее. В Москве удивились такому подходу. Но Френкель не любил, когда ему перечили. Он уже знал, что надо убрать московских чиновников, и представлял, как именно это сделать. Однако для начала ему надо было закончить миссию на Соловках.

Машинистки и чертежники управления работали днем и ночью, производя кипы планов, смет, схем, отчетов, предложений и первоочередных мер. Единственный соловецкий самолет, использовавшийся для самых разных целей, едва успевал перебрасывать почту на материк, откуда она непрерывным потоком шла на Лубянку. Френкель оказывал настолько сильное давление, что ему удалось получить одобрение на проведение эксперимента, который назывался хозрасчетом. Заключенные стали рубить лес, возводить города, прокладывать рельсы.

Френкель смог доказать, что каторга способна стать источником значительных денежных средств. Он разгромил политико-воспитательную работу и вместе с ней уничтожил все культурные «пережитки прошлого». Первым умер выходящий на острове журнал. Затем почила газета. Театр был разделен на несколько маленьких передвижек для обслуживания новых лагерей. Сотрудники-краеведы местного музея были направлены на изыскательские работы на Северный Урал, на Новую Землю — здесь Френкель запроектировал базу промышленного лова тюленей, моржей и трески.

Если раньше не представляли, что делать с каторжниками, то теперь их катастрофически не хватало. На Лубянку летели просьбы прислать новые партии заключенных. Вот теперь наступила очередь разобраться с теми, кто мешал работать ему, Френкелю.

Первым стал высокопоставленный московский чиновник Коган, посмевший спорить с Френкелем по поводу воспитательно-трудовых лагерей. Чуть позже, но тоже достаточно быстро исчез где-то в недрах ГУЛАГа старый знакомый Френкеля Терентий Дерибас. С другими врагами Нафталия Ароновича разобрались бывшие его покровители. И его славная карьера стремительно пошла в гору.

В 1930 году Френкель руководил строительством ИТЛ в республике Коми. В 1931-м он был главным прорабом Беломорстроя. Чуть позже стал заместителем начальника Белбалтлага. Его бросали на «самые сложные участки социалистического строительства» — то бишь на открытие новых лагерей в непростых природных условиях, совершенно не подходящих для человеческого существования. И он никогда не подводил. За заслуги перед Родиной в августе 1933 года Нафталий Аронович Френкель был награжден орденом Ленина.

Семнадцатого августа 1933 года орденоносца Френкеля назначили начальником управления БАМа; он получил от правительства невероятные по тем временам суммы. Отточенное годами чутье коммерсанта и преступника позволило ему быстро оборачивать часть средств. Нажитые деньги он пустил на подкуп и взятки. Действовал он открыто и нагло. Ему почти ничто не угрожало. Вся экономика БАМа находилась в его руках. И тут произошла осечка — наступил 1937 год.

Ему были предъявлены настолько весомые обвинения, что приговор мог быть только один — расстрел. Недруги Френкеля уже вздохнули с облегчением. Но надо было знать Нафталия Ароновича и помнить о его дьявольским везении. В 1940 году его освободили по личному распоряжению Берии. И не просто освободили — он получил звание коринженера и второй орден Ленина. Двадцать девятого октября 1943 года ему присвоили звание генерал-лейтенанта инженерно-технической службы и вручили третий орден Ленина.

И вдруг Френкель решил одним махом прекратить все свои операции. Выработанная с годами интуиция, судя по всему, подсказала ему, что на избранном им поприще социалистического строительства идеальной системы рабства, которой уже стал ГУЛАГ, большего достичь не удастся. Тем более что он владел информацией о происходящем в министерстве внутренних дел и госбезопасности. Френкель понял, что грядут чудовищные чистки, и, естественно, пытался избежать страшной участи. Ведь в третий раз ему могло и не повезти. Чтобы уволиться, требовался серьезный повод. Френкель, как обычно, дал взятку и 28 апреля 1947 года подал в отставку по причине серьезной болезни. Его проводили с почестями и очередной правительственной наградой.

И почти ровно через год он убедился в своей правоте: все его сподвижники были арестованы и приговорены к большим срокам заключения. Почетный пенсионер Френкель снисходительно наблюдал за судьбами известных ему людей и иронично улыбался. В 1960 году в возрасте семидесяти семи лет он мирно скончался, пережив многих своих врагов.

И, возможно, одесский вокзал, о котором мы рассказывали в начале главы, вычурный и помпезный, выстроенный им в рекордные сроки, был в какой-то мере зна`ком того, что он просит прощения у того города, который так скандально прославил.

Удивительный одесский говор, самобытный одесский язык, выражаясь высокопарно, есть плоть от плоти одесской истории. А она, в этом мы уже имели возможность не раз убедиться, весьма многогранна и неоднозначна. Вот потому мы и поговорим о языке Южной Пальмиры — такой же громкой легенде, как та же Сонька Золотая Ручка. К тому же частью одесского языка, увы, стала «феня» — сленг бандитов и налетчиков. Пару слов расскажем и о самой Молдаванке, которая выступила еще одним героем этой книги. И закончим словариком, без которого не обходится ни один очерк о языке.

Итак, Молдаванка. Юридически — один из исторических районов Одессы. Но на самом-то деле Молдаванка — это, как говорится, «больше Одесса, чем сама Одесса». Это — явление, мораль, нравы и нравственность, щемящая память и затаенная грусть. Это, выражаясь языком современной рекламы, своего рода стиль жизни. И, разумеется, невероятный, головоломный, удивительный язык. Который в какой-то своей части тоже родом отсюда.

О, эти старые дворы, поросшие травой… Дворы с многочисленными каменными пристройками, деревянными верандами, частыми палисадниками и хлипкими штакетниками, выкрашенными бессмертной зеленой краской! Именно сюда отступила и потому еще как-то выжила та, старая Молдаванка, которую «выгнали» с улиц нахальные автомобили и громоздкие строения, не вызывающие восторга из-за отсутствия архитектурных достоинств. Именно в этих двориках старой Молдаванки еще живут потомки ее коренных жителей: нищих портных, всю жизнь перелицовывавших, латавших и отглаживавших старую одежонку, которая продавалась потом на соседнем Толкучем рынке таким же нищим покупателям; чахлых девушек, с утра до ночи нашивавших у подслеповатых окошек мелкие пуговки на картонки для удобства их последующей продажи; измученных жизнью и работой прачек; наглотавшихся бумажной пыли чахоточных переплетчиков; блатных «авторитетов» и стоявших на самой низшей ступеньке уголовного мира мелких воришек, называемых «халамидниками»; хозяев убогих лавчонок; пробавлявшихся случайным заработком выпивох, сапожников и портовых рабочих, биндюжников, почти скрывшихся уже за дымкой легенды…