Александр Чиненков - Форпост в степи

— Прощевай, кума! А я останусь. Погляжу на Авдея сердешного! Забери, Господи, в рай его честную душу.

* * *

В избе Барсуковых до утра горел свет. Умаявшаяся за день, Груня спала тревожно, часто просыпалась и поднимала голову, чтобы посмотреть на Луку. Гроб с телом Авдея перенесли в церковь, и на душе несчастной женщины стало еще тяжелее, как будто ее уже разлучили с мужем до похорон.

Лука сидел за столом с дядькой; у него посерело лицо; трясущиеся пальцы то и дело свертывали махорочные самокрутки. Вся изба уже заполнилась едким табачным дымом, а мужчины все сидели и говорили вполголоса. Груня ничего не могла разобрать, но понимала, что приятного в разговоре мало. Она молилась, крестила издали сына и снова засыпала, но сердце продолжало тревожиться — сны виделись невеселые, суматошные.

Когда новый день занялся над городком, Барсуковы пошли в церковь. Жители Сакмарска тоже стекались в церковь, чтобы по–прощаться с покойным. Ночь Барсуковы должны провести у гроба Авдея, а завтра в полдень старого казака похоронят на крепостном кладбище.

У входа в храм Божий Груня расплакалась.

— Ой, сыночек, — запричитала она, держа за руку Луку, — сердцем чую, что еще беда страшная ожидает нас.

— О чем ты это, мама? — насторожился юноша.

— Еще покойник в избу нашу стучится, — залилась слезами Груня.

— Ты об Антохе? — глядя на мать, спросил Лука.

— Нет, — покачала головой убитая горем женщина. — Антоха воюет на Туретчине. Твой старший брат должен живым остаться, эдак Мариула сказывала. А ты вот… Заберет тебя отец за собой, Лука, сыночек.

— Ладно, айда в храм, а то люди зенки вон пялят!

Стоявший у изголовья покойного атаман Донской едва уловимым

кивком поприветствовал родню усопшего и, набожно перекрестившись, вышел из храма, где уже поджидала толпа казаков.

Мужчины окружили его и задали один, видимо заранее обговоренный, вопрос:

— Так ты обмозговал слова наши, атаман?

— Обмозговал, — вздохнул Донской, — а что толку? Еще вчерась во дворе дома покойного говорил я, что не вправе супротив приказа губернатора идти. Не могу я бумагу отписывать, что казаки сакмар- ские иными делами озабочены и ехать в Оренбург не желают.

— А кто Авдея хоронить будет? — возмутился Григорий Мастрюков. — Неужто на баб похороны взвалим? Чай, не один год бок о бок с покойным прожили!

— И в походы вместе хаживали, — поддержали его казаки. — Пущай лучше губернатор на нас серчает, чем мы товарища нашего в последний путь не сопроводим!

— Сыны наши на турецкой войне кровушку проливают, а нам здесь губернаторы разные житья не дают! — прокричал Захар Евсеев.

— А ты лучше заткнись, ишак кыргызский, — повернулся к нему атаман. — Проворонил цыгана, а еще голос подаешь. Вот опосля похорон я с тобою посчитаюсь!

Казаки вздрогнули и заволновались.

— He о том сейчас говоришь, атаман, — покачал укоризненно головой Петр Белов. — Завтра уже в самый раз среда, и мы в Оренбурге быть должны.

— Должны, да не обязаны! — выкрикнул «крамолу» Тархей Волков. — Не семижильные мы!

— Похороны товарища для нас важнее, чем прихоть немца Рейн- сдорпа! — заорал Мастрюков. — И сенокос тоже. Жара стоит — трава горит! Небось губернатор для нашей скотиняги опосля фураж не выделит!

— Да–а–а, — медленно протянул атаман, — хотим не хотим, а ежели не поедем, то губернатор нам самим правеж учинит, как казакам яицким!

— У него что, совесть совсем отсохла? — крикнул Егор Комлев. — Отписать надо, что и как… Губернатор поймет и простит нас за ослушание.

— Ты хоть сам понимашь, что твое помело мелит? — крикнул Мастрюков и бросил на Егора злобный взгляд. — Мы для иноземца этого никто! И горе наше для него ничто!

— А ну, рты захлопните! — рявкнул атаман. — Будь по–вашему. Сочиним мы с Гордеем отписку губернатору. Поймет нас он — не поймет, уже не мое дело! Готовьтесь к плохому…

Но казаки простодушно надеялись на авось и оживились.

— Кого нарочным пошлем? — крикнул Мастрюков. — Сразу упреждаю, что конь мой подкову потерял и хромает. Кобыла с жеребенком под сердцем. Может, Степана Коновалова отрядим? А?

— Я тебя сейчас прямо камчой оховячу, пустобрех! — заревел обиженно Степан. — Конь у него, видишь ли, охромел. Сейчас сам у меня охромеешь и вперед коняги в Оренбург поскачешь.

— Давай Захара Евсеева отрядим! — прокричал кто–то. — Он цыгана зараз прозевал и пущай вину свою отрабатывает!

— Стар я, казаки, — взмолился Захар. — Ежели бы кого другого, помоложе…

— Зажился! — побагровев, прикрикнул на него атаман. — Да я тебе ведро навозу теперь не доверю, не то что документ губернатору!

— Казаки, давайте Луку Барсукова отрядим, — предложил писарь Гордей Тушканов. — Он молодой и самый прыткий из всех нас. Туда- сюда живо обернется и на похороны отца в самый раз поспеет.

— Здесь я указывать не горазд, — сказал атаман. — У Луки горе, а потому пусть сам решает!

Пантелей Еремин забежал в церковь, вывел ничего не понимающего Луку и кивнул в сторону Донского:

— Ступай к атаману. Тебя кликнуть велел.

— Депешу в Оренбург свезешь? — без всяких оговорок спросил атаман.

Лука сразу не взял в толк, что от него хотят. Он недоумевая посмотрел на атамана и неопределенно пожал плечами.

— Дык ты едешь или нет? — нахмурился Донской. — Не поедешь — не осудим, будем выискивать кого другого.

Казаки зашептались. Почему–то все были уверены, что юноша откажется ехать в Оренбург с депешей. Но Лука приятно удивил и даже обрадовал всех:

— Я поеду, атаман.

— Ты должен возвернуться к завтрашнему утру, чтобы поспеть на похороны отца, — предупредил Донской.

— Я успею. Не впервой в город мыкаться.

— Тогда иди и готовься, покуда мы с Гордеем бумагу мараем.

Атаман кивнул Тушканову:

— Айда, что ли?

Как только Донской с писарем удалились, казаки сразу окружили Луку.

— Ну ты даешь! — восхищались они, дружески хлопая юношу по плечу. — Будь жив Авдей, он бы гордился тобой!

«Его уже не вернешь, и слава Господу!» — подумал Лука и, пожав чуть ли не каждую протянутую руку, поспешил домой собираться в дорогу.

В Сеитовой слободе числилось более 300 дворов с населением 1158 мужчин. Кроме бывших казанских татар в слободе проживали башкиры, несколько семей казахов–кочевников (киргиз–кайсаков), перешедших на службу к богатым купцам. А также в слободе были бухарцы, хивинцы, лезгины, хорасанцы, кашгарцы, персы и арабы,

водворенные сюда в качестве пленных. Некоторые осели в слободе, обзавелись семьями, стали торговыми посредниками.

Средний дом состоял из двух–трех небольших комнат, обитатели которых отличались аккуратностью и чистоплотностью. Для поведения жителей слободы, особенно женщин, были характерны чувство достоинства, трезвый образ жизни.