Абрам Каган - Преступление и совесть

— Почему стоишь? Беги!

— Нельзя, мама, боюсь. Я боюсь! Он сказал, что заберет меня и папу…

— Пойди скорее, говорю! Иначе… — она замахнулась кулаком.

Но Женя не пошел. Он упал на сырую землю и закричал:

— Боюсь, мама! Ночью Андрюша душил меня… Мама, боюсь!

— Молчи!

— Боюсь, мама. Я ничего никому не расскажу, никому, ей-богу! — и мальчик перекрестился.

Неожиданно Вера решила, что пойдет домой и уж потом поговорит с Женей как следует. Она как-нибудь да выкрутится, не впервой. Опять, значит, евреи подкупили шпиков, снова напали на след…

Взяв сына за руку, Чеберяк повернула к дому. О, она знает, как действовать! Голубев со своими молодчиками не оставит ее в беде…

Она оглянулась — никого, кроме нее и Жени. Достав из сумочки револьвер, она сунула его мальчику в руку.

— Не трясись так, дурачок. Возьми и брось это туда, в ров. Вон туда, видишь? Побыстрее, не бойся.

Дрожа от страха, мальчик взял из рук матери револьвер, подбежал к забору и, оглянувшись по сторонам, забросил его. Раздался всплеск воды, и мальчик вернулся к матери. Она обняла его, прижала к себе, и они пошли рядом.

Муж успел одеться, обе девочки — Людмила и Валя, — босые, в одних рубашонках, стоят возле отца и, не отрывая взгляда, смотрят на жандарма.

Тот, вальяжно развалившись в кресле у стола, что-то писал. По бокам стояли еще два жандарма.

— Что случилось, господин полковник? Что вы там пишете? — испуганно спросила Вера. — Мои дети ничего не знают, ничего!

— Успокойтесь, мадам Чеберяк, во-первых, я — подполковник.

Вера смущенно улыбнулась.

— …во-вторых, мадам Чеберяк, я не разговаривал с вашими детьми, я только поинтересовался у вашего мужа, где вы пропадаете.

— Мой муж ничего не знает и ничего не понимает, — пренебрежительно взглянув на супруга, сказала Вера. Тем временем тот скорчил жалостливую гримасу. — Он болеет, бедняжка, всю ночь стонал…

— Пойдете с нами, — строго прервал ее подполковник.

Увидев, как мать подыскивает, во что бы переодеться, обе девочки и мальчик подняли крик.

— А ну отступись! — рявкнул на детей жандарм. — Вам, голубки, впервой, что ли, видеть, как сопровождают вашу мать…

Дети заплакали еще пуще. Жандарм сделал знак отцу, и тот, жалко ссутулившись, подошел к плачущим детям и привлек их к себе.

— Можешь идти, Вера, я присмотрю за ними.

Дети плакали, а Вера Чеберяк, одетая теперь в старомодное пальто и шляпу, натянула перчатки и кокетливо обратилась к Кулябко:

— Ну, господин полковник, ведите меня в свой департамент… — И повернулась к детям: — Не плачьте, голубки мои. Я скоро вернусь.

…— Что ж, Вера Владимировна, мы снова с вами встретились. Вы, как религиозная женщина, вероятно, верите в перст божий? И понимаете, что к чему?

Так начал разговор с Верой Чеберяк следователь по особо важным делам Киевского окружного суда Василий Иванович Фененко.

Вера застыла в молчании, будто бы внимательно разглядывая его гладко зачесанные, насаленные фиксатуаром волосы и искусно подкрученные кверху усики.

— Что вы так смотрите на меня, Вера Владимировна?

— А что, нельзя? Вы мне очень нравитесь, — простодушно ответила она.

— Так, значит, нравлюсь, говорите?.. — Следователь поднялся, прошелся по комнате. — Об этом я до сих пор и не подозревал. А ведь сколько раз с вами встречался…

— Я вам, Василий Иванович, не раз об этом говорила…

Пощипывая кончики усов, следователь перебирал бумаги. Вытащив наконец нужную бумагу, Фененко произнес:

— Здесь сказано, что Андрея Ющинского убили в вашем доме. — Он помолчал немного. — Что вы можете сказать по этому поводу?

Вера вынула из сумочки платочек, вытерла уголки губ, сморщила свой красивый матовый лоб. Удивленно пожав плечами, вместо ответа спросила:

— Скажите, пожалуйста, Василий Иванович, сколько раз вы меня уже допрашивали и сколько раз вынуждены были отпускать?

— Теперь совсем другое дело. Вы убили невинного ребенка. — Следователь достал папиросу из портсигара, лежавшего на столе, и закурил: — Вы слышали, что я сказал, мадам Чеберяк?

— Я не глухая, Василий Иванович. Кто вам наговорил такое?

— Наши сыщики предоставили нам достоверные сведения.

— Ваши сыщики… Чепуха! Они подкуплены евреями.

— За оскорбление наших служащих вы будете привлечены к ответственности.

— Василий Иванович, вы прекрасно знаете, что я не из пугливых.

— На сей раз ваша храбрость ни к чему. Следы чудовищного преступления ведут к вашему дому.

— Свежеиспеченная ложь киевского сыска…

Следователь прошелся по комнате, выплюнул размокшую папиросу.

— Сам Плис-Сингаевский — единоутробный братец ваш — свидетельствовал об этом.

— Он никогда бы не предал меня.

— И министерская голова ваша, Рудзинский, письменно признался.

— Неправда!

— Рыжий Ванька — Латышев…

— Ложь. Он не станет клеветать на меня.

Следователь вскочил, рассвирепев, быстро зашагал по кабинету.

— Все, по-вашему, ложь и ложь… Святая душа, богобоязненная монашка ты, Вера Владимировна! В соседней комнате дожидается слепой, он все о тебе расскажет, и правда всплывет, как всплывает жир на холодной воде.

— Не имеете права мне тыкать, Василий Иванович, — твердо сказала Чеберяк и, сверкнув глазами, добавила: — Мне известно, куда подать жалобу, господин судебный следователь по особо важным делам.

Подавляя в себе бешенство, Фененко одернул лацкан мундира. Чеберяк заметила его состояние и злорадно улыбнулась:

— Не стоит нервничать, Василий Иванович. Вы ведь знаете меня.

— Именно потому, что знаю о вас слишком много, я верю донесениям своих служащих.

— Так ведь они же русские люди… — рассмеялась Вера, обнажая ослепительно белые зубы.

— Что ж из этого следует?

— Они знают, как знаете и вы, что Ющинского убили евреи…

— Это ваша выдумка, чтобы скрыть правду…

— Василий Иванович, вы ведь тоже русский человек, как Голубев и Чаплинский…

Следователь помолчал мгновение.

— Вы это бросьте, Вера-чиновница. Лучше сами расскажите правду, мы учтем ваше искреннее признание. А не то… вас сошлют в Сибирь.

Внезапно глаза Веры наполнились слезами, она вся затряслась, судорожно всхлипывая. Фененко подал ей воды, но она оттолкнула его руку, и вода расплескалась на пол, попала и на мундир. Стряхивая с себя капли воды, он строго сказал:

— Держите себя в руках, мадам! Я повторяю: сошлют на каторгу, оттуда не вернетесь!

Вера подняла голову: глаза ее были сухи и жестки.

— Василий Иванович, Женька мой сам видел: еврей с черной бородой тащил Андрюшу, и бедный, несчастный мальчик кричал: «Женя, спасай меня!» А чернобородый Бейлис повернулся к сыну и заорал: «Вон отсюда, а то и тебя заберу!» Андрюша попал к разбойникам в руки, и те выцедили из него кровь. К Бейлису ходили евреи с длинными пейсами… Почему же вы, Фененко, притворяетесь, будто не знаете об этом, на меня всю вину сваливаете? Я не желаю брать на себя вину злодеев.