Абрам Каган - Преступление и совесть

— Ей-богу, матка, не моя вина… — бормотал он.

— Молчите! — приказал следователь. — Отвечайте только на вопросы.

Но Чеберяк не собиралась подчиняться его приказу.

— Господин следователь, вы шантажируете меня! — закричала она. — Я буду жаловаться, у меня есть кому жаловаться!..

Следователь хорошо знал, кому и куда бывалая преступница может жаловаться, в какие двери стучаться. А двери перед этой женщиной растворялись словно по мановению волшебной палочки. Они растворялись благодаря Чаплинскому — в этом следователь имел возможность убедиться.

Он подошел к Латышеву и, взяв его за плечи, велел повторить то, что тот говорил до прихода Чеберяк.

— Я ничего не знаю! Протокол я не подписал… — твердо сказал Латышев. — Вот и все.

Вера почувствовала себя еще уверенней.

— Это не по закону, господин следователь, — заявила она и бесцеремонно уселась на стол. — Прикажите отпустить меня домой. Я пожалуюсь на вас прокурору… министру пожалуюсь… могу и до царя добраться… Мне известно, что вам положено и чего вы не имеете права делать.

Фененко позвал конвоира и распорядился увести Чеберяк, а Латышева водворить в камеру.

Через несколько дней Чаплинский вызвал к себе следователя по особо важным делам.

Переступив порог прокурорского кабинета, Фененко уловил недоброжелательное настроение Чаплинского. Вальяжно развалившись в кресле, он как бы не замечал вошедшего. И только тогда, когда Фененко очутился прямо перед лицом прокурора, он поднял на следователя глаза.

— Василий Иванович, прокуратура окружного суда передала мне две жалобы на вас…

Чаплинский порылся в бумагах, нашел нужных два листа, быстро пробежал их глазами.

Фененко молча смотрел прямо в лицо прокурору.

— Вы слышали? Две жалобы… Вас, Василий Иванович, разве не интересует, какие это жалобы и почему сразу две?

— Интересует, Георгий Гаврилович.

— Первая — от Веры Чеберяк. Как следователь вы не имеете права шантажировать допрашиваемое вами лицо. Вам, безусловно, известно, что я имею в виду?

Фененко внутренне весь сжался: выложить ли Чаплинскому все то, о чем он столько раздумывал последние недели? Пришло ли для этого время? Краска ударила ему в лицо, он мучительно колебался. Наконец он решился:

— Должен сказать вам, Георгий Гаврилович, что по многочисленным допросам, учиненным мною Вере Чеберяк и посетителям ее так называемой «малины», я пришел к выводу, что не Бейлис повинен в убийстве Ющинского…

Чаплинский привстал, схватил со стола газету и яростно замахал ею перед лицом следователя:

— Это не ваши мысли, милостивый государь! Вы слепо вторите еврейской прессе!

— Ошибаетесь! — покачал головой Фененко. — Это мое убеждение, основанное на собственных выводах…

— Кому нужны ваши выводы, господин Фененко!

— Как это «кому»? Судебным инстанциям, прокуратуре… правосудию, наконец.

— «Правосудию»!.. — насмешливо повторил Чаплинский.

— Да, да, правосудию, нам с вами, обществу, русскому народу…

— Довольно, я сыт по горло вашей христианской проповедью, господин Фененко!

Наступило тягостное молчание. Посмотрев на Фененко, прокурор пододвинул свое кресло к стулу, на котором сидел следователь, и заговорил неожиданно миролюбиво:

— Послушайте, Василий Иванович! Вы давно уже служите здесь, в Киеве, как следователь по особо важным делам. По особо важным! — подчеркнул прокурор. — Вы русский человек или, может быть, я ошибаюсь?

Фененко инстинктивно отодвинулся.

— Я, конечно, русский человек… Но факты и показания…

— Факты и показания, — перебил его прокурор, — вам надлежит использовать в том духе, в каком того требует русский престол…

— Престолу нужна законность, истина нужна, Георгий Гаврилович!

Подойдя к столу, прокурор взял заранее приготовленный лист бумаги.

— Здесь ваш сын написал о своей матери — вашей бывшей жене, умершей якобы не своей смертью… Вы слышите, о чем я говорю, Василий Иванович? А вы мне толкуете — законность, справедливость… Что с вами, вам плохо?

— Я вполне здоров, — ответил несколько обескураженный Фененко, удивляясь хитрости, с которой Чаплинский подготовил шантаж…

— Так вот: вам придется написать объяснение, что это за история, о которой упоминает ваш сын.

Фененко протянул руку.

— Нет, — покачал головой прокурор, — этот документ предназначается тому следователю, который учинит допрос вам, господин Фененко.

— Кто это написал? — тихо спросил Фененко.

— Ваш сын…

— Этого не может быть, господин прокурор, — решительно возразил Фененко.

— Придет время, воочию убедитесь.

Кивком прокурор дал понять, что считает беседу законченной.

В одно зимнее субботнее утро возле киевской синагоги в переулке, неподалеку от Большой Васильевской улицы, появился субъект в длинном, до начищенных юфтевых сапог, крестьянском кожухе и теплой шапке. Это был Иван Козаченко, на днях выпущенный из тюрьмы.

Озираясь по сторонам, он заговаривал с богомольными евреями, неторопливо шагающими к субботней трапезе домашнего очага, где каждого ожидали жена и дети. Некоторые из них проходили не останавливаясь, не желая вступать в разговор с незнакомым, другие, наоборот, заинтересовались письмом, которое он показывал из-под полы.

— Неужели от самого Бейлиса?

— Да. Письмо к его жене Эстер, — уверял Козаченко.

Люди напрягали зрение, стараясь прочесть расплывчатые строки.

— А вот и подпись самого Бейлиса, — Козаченко тыкал пальцем в бумагу.

— Действительно, — убеждались любопытные. — Но каким путем письмо попало к вам?

— Очень просто, — объяснил Козаченко, — мы с Бейлисом вместе сидели в тюрьме. Он плакал, ваш Бейлис, когда меня освободили. Я ведь по глупости попался в руки головорезов. Мендель был моим лучшим другом по камере. Ох, до чего ж он убивался, когда я уходил.

— Слышите, что рассказывает этот человек? — сочувственно отзывались люди.

Только один усомнился в том, что рассказывал незнакомец.

— Мало что он говорит, надо ему еще поверить… — сомневался он.

С теми же, кто верил, Козаченко уходил во двор или в темные задворки какого-нибудь дома и там под большим секретом сообщал, что необходимо собрать хоть немного денег для жены и детей Менделя, да и для самого Бейлиса, долгое время томящегося в тюрьме. За деньги ему все купят — масло, колбасу, сахар, так он хоть голодать не будет.

— А если собрать деньги, как они попадут к нему?

— Очень просто: он имеет в тюрьме знакомых среди надзирателей, — уверял мнимый крестьянин. За небольшое вознаграждение те передадут Менделю деньги, а его жене он сам передаст. Вот он от нее, от жены Бейлиса, получил записку для Менделя. Он хорошо знает ее, не первую записку берет для Менделя. — Ой, как Мендель плакал, и жена с детьми плачут, до чего жалко их!.. — Козаченко скорчил сочувственную мину и перекрестился.