Абрам Каган - Преступление и совесть

Студент ехидно засмеялся. Ему стало обидно, что эта полуграмотная, наглая женщина ставит себя выше его, одного из руководителей киевских монархистов. А рассориться с нею ему невыгодно: все же она покорное и очень важное орудие в его руках. И он заговорил несколько мягче:

— Не волнуйтесь, мы ведь с вами заодно — я не раз говорил вам об этом. Но тем не менее послушайте меня: Бразуля гоните прочь.

— Да, вам легко говорить — прогнать эту газетную крысу… Но он ведь влезает в душу. Если я не отвечаю на какой-нибудь вопрос, он угрожает.

— Угрожает? Вот подлец! Да как он смеет! По одной этой причине нужно избавиться от него — гнать в шею!

— Не поддается. Он прилипчив, как муха.

— Да ну его к черту! — вышел из себя Голубев. — Вот что мы вам посоветуем, Вера Владимировна: скажите этому Бразулю, что вы готовы взять на себя вину…

— О чем говорите, Владимир Степанович?.. — от неожиданности Вера отшатнулась.

— Не пугайтесь, моя дорогая, сидите спокойно.

— Как я могу сидеть спокойно? Легко сказать — взять на себя вину… О чем вы говорите? — вскипела Чеберяк.

— Знаем, знаем, что вы ни в чем не повинны… Успокойтесь, Вера Владимировна. Весь мир знает… — Он помолчал, не сводя с нее внимательных глаз. Чего доброго, эта экзальтированная женщина может подняться и убежать, с нее станется… — Значит, так: вы намекнете сотруднику «Киевской мысли», — продолжал Голубев, — что готовы… Не перебивайте! Вам известна пословица «кто суется с перебивкой, тому кнут с перевивкой»… Вы не женщина, а огонь, Вера Владимировна! Воображаю, как достается от вас Фененко… Значит, когда Бразуль придет к вам, вы скажете ему о ваших намерениях.

— Я никак не соображу, зачем это?

— Да очень просто, ясно, как божий день. Вы ему скажете так: «Господин Бразуль, передайте вашей общине, что Вера Чеберяк согласна взять на себя вину в убийстве мальчика, если ваша община уплатит…»

— Уплатит?

— Ну да, уплатит. Такое удовольствие незачем предоставлять им бесплатно. Понятно?

— Сколько же с них спросить?

— Сколько душе угодно. Вы ему так и скажете: «Как только я возьму на себя вину, ваша община должна предоставить лучших адвокатов, которые смогут защитить меня в том случае, если меня передадут суду. А когда я по суду буду оправдана, я желаю получить заграничный паспорт, чтобы с мужем и детьми…»

— Это продлится месяцы? — испуганно спросила Вера.

— Да это только для красного словца, Вера Владимировна. До этого не дойдет, будьте спокойны! Как только получите у них денежки, мы доложим об этом Чаплинскому, а он уже будет знать, как действовать дальше.

Легкий румянец вспыхнул на лице Чеберяк. Она лишь теперь уловила, куда клонит ее собеседник.

— Что вас так удивляет? Вам бы надлежало привыкнуть к нам и поступать так, как мы требуем.

— А если нет, Владимир Степанович?

В ее глазах зажегся какой-то злой огонек, и Голубеву, прожженному интригану, стало не по себе.

— Я говорю, что вы всегда должны быть готовы выполнять то, что мы вам предлагаем. Вы ведь преданы нашим идеям, вы ведь русская женщина. Поймите меня правильно, госпожа Чеберяк. Не забывайте, что за вашей спиной стоит вся православная Русь.

— Ну хорошо, сделаю, как вы говорите, Владимир Степанович.

— Очень рад, Вера Владимировна, — Голубев добродушно улыбнулся. — Поверьте, если б я был священником и вы пришли бы ко мне исповедаться, я бы отпустил вам все грехи.

— Значит, вы, Владимир Степанович, уверены, что я грешна? — рассмеялась Чеберяк.

Голубев ничего не ответил.

Указательным пальцем, на котором сверкало кольцо, Чеберяк коснулась его подбородка:

— Неужели вы боитесь смотреть мне в глаза, Владимир Степанович? И не стыдно вам так думать обо мне, а?

Голубев нагло взглянул на свою партнершу и цинично заметил:

— Вы — женщина, Вера Владимировна. Этим сказано все…

— Вы меня обижаете.

— Прошу прощения! — Он пожал ее красивую, пахнущую духами руку и сказал: — Ну, идите, с богом! Желаю успеха! — У порога он еще раз остановил ее: — Не забудьте, чего мы ждем от вас!

Этой бывалой женщине, которую судьба бросала из одной тюрьмы в другую, только и нужно было, чтобы ей подали новую мысль, связанную с интригой и опасностью. О чем тут раздумывать, если сам вожак местных черносотенцев, этот дикарь Голубев, благословил ее на столь рискованный шаг! Чеберяк не привыкать к опасностям. Она неоднократно проваливалась при продаже краденого — и как с гуся вода! А теперь ей предстояла беседа с ее «катом», как она прозвала Бразуль-Брушковского. Она предвкушала сладкое чувство мести. О, она отыграется! Она душу из него вымотает, выльет всю горечь обид, нанесенных ей легавыми и теми, кто хочет добиться от нее правды. Как она будет морочить голову этому въедливому Бразулю с подкрученными усиками… Ему будет и холодно, и жарко, как он того и заслужил… Пусть знает…

…Бразуль явился в точно условленное время, когда муж был на службе. Чеберяк встретила его с необычайным оживлением.

— О, Степан Иванович, как я рада! Где вы пропадали так долго? — с притворной улыбкой спросила она.

Бразуль сразу уловил фальшивую ноту. Обычно она встречала его сдержанно, потупив глаза, выражая явное недовольство. У нее выработалась профессиональная привычка торговки краденым — скрывать свои истинные чувства в искусственно настороженных глазах. А на сей раз она, не пряча глаз, смотрела на него в упор.

— Чем вы взволнованы, уважаемый Степан Иванович? — продолжала она глубоким грудным голосом. — Что сталось с вами, что-нибудь случилось в редакции? Или супруга удрала с приезжим офицером? Не стыдитесь, милый господин, и такое случается в наше время.

Для умного, проницательного Бразуля было совершенно ясно, что с Верой Чеберяк что-то произошло. Но как доискаться правды? Нужно выждать, пока она сама проговорится и выскажет то, что задумала. Пусть ей кажется, что она смеется над ним, издевается, пусть получает удовольствие от своей развязности, пусть ей кажется, что она ловко интригует его. Он на все согласен во имя дела.

— Есть какие-нибудь новости, узнали что-нибудь о Мифле? Я ведь правду говорила, утверждая, что Мифле — убийца домового…

— Как вы сказали, Вера Владимировна — «домового»?

— Для вас это ново? А мы всегда этого байстрюка так называли — домовой!

— Кто это — «мы»?

— Мы — это мы, Степан Иванович…

Теперь Бразуль почувствовал раздражение в ее голосе; в первые моменты встречи женщина казалась куда спокойнее, вдумчивее. Бразуль понял — что-то давит ее, чем-то она встревожена, поэтому он настаивал:

— Я спрашиваю, Вера Владимировна, кто это «мы»?

— Я оговорилась, — тихо сказала она. — Я никогда никого не принимаю в свой круг. Это мы с моими детьми Андрюшу называли «домовой».