Абрам Каган - Преступление и совесть

— Да, мы и спрашиваем: при чем здесь несчастный Бейлис? — весело подхватил Павлов. — Теперь, товарищи, я уверен, что до вас дошло.

— Так ты слышал: хотят нарочно забить наши головы процессом, чтобы забыли о своих заботах… — пояснил Микола.

— Вот-вот, он понял суть дела, — обрадовался Костенко.

Довольно улыбаясь, Костенко протянул руку к стоявшим на столе яблокам, достал одно с розовой щечкой и подал Сергею.

— Если на то пошло, ешь яблоко.

Взяв яблоко, Сергей надкусил его крепкими зубами и сразу же взял со стола другое для друга, для Миколы, сидевшего в раздумье напротив него.

— На, возьми, корешок, если ты понял, о чем Костенко говорил.

— Понял, — подтвердил Микола и откусил яблоко.

Затем Яков Ратнер рассказал о листовке, выпущенной социал-демократической группой Политехнического института:

— Здесь имеется новый пункт, которого нет в письме, прежде прочитанном Костенко. Это пункт об однодневной забастовке двадцать пятого сентября, когда начнется процесс. Мне известно, что и в других городах выпущены такие же листовки. Будут ли бастовать — в этом нет уверенности, — заключил студент.

— Призыв к забастовке тоже важная демонстрация против процесса, — сказал Костенко. — Пусть организаторы позорного дела знают, что мы, народ, против этого.

— Правильно, — подтвердили все, — это тоже очень нужно.

Настя Шишова заверила, что много листовок будет распространено среди рабочих и всего населения, люди должны знать, что происходит в России. Сама она будет присутствовать на первом заседании суда и обеспечит распространение листовок в зале. Настя достала билет — билет пошел по рукам, все разглядывали его, потом вернули Насте.

Павлов обернулся к рабочему Стрижаку, сидящему рядом с ним.

— Ты понял, Стрижак?

— Честное слово, понял, — ответил тот улыбаясь.

Удовлетворенный, Павлов подал Стрижаку грушу, а тот немедленно впился зубами в сочный плод.

В комнате стало душно, керосиновая лампа начала постепенно меркнуть.

— Знаете, — предложил хозяин, — давайте мы потушим лампу и откроем окна. Душно у нас.

Через открытые окна хлынула волна свежего воздуха, и сразу стало легче дышать.

Ближе подплыл лунный серп и рожками предсказывал, что завтра будет ясный, тихий день.

С раннего утра вокруг здания суда было полным-полно людей. В «присутственных местах», где находился областной суд, были размещены не только судебные, но и другие учреждения.

У слонявшихся здесь людей не было пригласительных билетов на первое заседание, но всякий думал — авось удастся каким-нибудь путем проникнуть в зал.

Вокруг здания порядок поддерживали конные и пешие полицейские. Кое-кто из публики нашептывал своим знакомым и соседям, что неподалеку, во дворах, находятся знаменитые казаки на конях и с пиками в руках. Но эту версию о казаках никто не проверял. Достаточно и того, что здесь беспрестанно дежурило с полсотни полицейских. Взад и вперед сновали переодетые жандармы, всякий раз возникавшие там, где образовывались группки в несколько человек. Одинокие прохожие подозрения не вызывали, а вот небольшие компании уже становились опасными для властей…

В первый день процесса люди старались ходить в одиночку, ни с кем не заговаривая. Некоторые присаживались у подножия памятника Хмельницкому. Не раз раздавалась знаменитая полицейская команда «разойдись!». Но ничего не помогало, народа прибывало все больше и больше.

Кто был на улице в этот сухой, солнечный день? В основном простолюдины — ремесленники: сапожники, портные, столяры, жестянщики, бросившие свои плохонькие верстаки и стекавшиеся сюда, к зданию суда. Время от времени прибегали и приказчики небольших магазинов, оставляя полки с товаром на попечение старших, заручившись разрешением последних на отлучку.

Людей интересовал не только сам процесс, им хотелось поглядеть — поглядеть, кто во что одет, кто что говорит…

В этот день несколько раз здесь появлялся и Липа Поделко. С Подола он поднимался фуникулером, проходил несколько раз по площади, глазами ища внука — гимназиста Михеля, и с тяжелым сердцем спускался тем же фуникулером, а потом трамваем добирался домой, к верстаку.

— Уже началось судилище, — рассказывал Липа повстречавшемуся знакомому, — и кто знает, сколько это продлится? — А заканчивал он так: — Я верю в справедливость и в то, что Мендель будет оправдан.

Люди проходили с сомкнутыми губами, боясь и слово вымолвить, так они были напуганы.

Несколько раз появлялся на площади и Нюма Ратнер. Он рыскал глазами, прислушивался, но люди молчали, устремив взгляд в сторону каменного здания… Дома только и сообщил, что начался суд.

— А что делает Бейлис? — допытывалась мать.

Откуда знать ему, Нюме, разве он заходил в зал? Стоят люди на улице и глазеют.

— А что говорят?

— Что люди могут сказать? — удивлялся гимназист. — Стоят и молчат.

— Ах, стоят и молчат, зачем же тогда тебе туда ходить? Еще стукнут булавой по голове, — беспокоилась мать и умоляла сына не ходить туда больше и не рисковать.

Не будет Нюма прислушиваться к просьбе матери, у него свое на уме: ему нужно знать настроение людей, столпившихся у здания суда, да и на улице есть дело. Нюме надо выведать, находятся ли на улице голубевские орлята и как они себя ведут. Старший брат Яша попросил его все узнать и обо всем рассказать ему. Нюма предполагает, что собранные сведения Яша и его товарищи посылают в Петербург. Яша, конечно, не расскажет младшему брату, как и кому они пересылают сведения, это — конспирация, Нюма понимает все, поэтому он и не пытается узнать то, о чем ему не говорят. Он знает свое: пронюхать, выведать и обо всем сообщить старшему брату. Кроме того, Нюма знает, что Яша связан с курсисткой. Девушка эта, с точеным носиком и серыми проницательными глазами, очень изящна. Одета она в клетчатую куртку с большими карманами, в которые она прячет руки и в дождливый день, и в хорошую погоду. Ее отец, судебный чиновник, часто приходит к отцу лечить зубы. Но однажды к отцу пришла курсистка и сказала, что ее отец болен и не сможет прийти. Но Нюма прекрасно понимает, что это был только повод для встречи с Яшей… Нюме также известно, что, кроме курсистки, к брату иногда заскакивает тот рабочий, блондин, одетый как городской интеллигент. Забегает он к ним только в сумерки, чтобы не заметила мать. Дверь ему открывает Нюма — он по стуку узнает, кто идет. Блондин шмыгнет на несколько минут к Яше, а потом Нюма же выпускает его тихо-тихо, даже дверь не скрипнет.

Последние несколько недель до начала суда блондин почему-то приходил чаще. Нюма так же тихо открывал ему дверь и тихо выпускал его. А если мать, случалось, услышит и спросит: «Кто это там, Нюма?» — отвечал: «Это я, мама, не беспокойся».