Абрам Каган - Преступление и совесть

Но может ли мать в такое время не беспокоиться, если она хорошо знает обоих своих сыновей? Она тут же бежит к двери, чтоб самой посмотреть, но там уже никого нет.

— Знаю, — испытующе глядит мать на Нюму, — это был тот вихрастый блондин, который и раньше приходил к Яшеньке и разговаривал больше всех.

— Почему ты так думаешь, мама? — Нюма хочет успокоить мать.

— Не говори, Нюмочка, материнское сердце нельзя обмануть. Помоги, Господь, чтобы у Яшеньки все обошлось благополучно, ведь теперь такое ужасное время. Только вчера приходил околоточный и спрашивал, не ночует ли кто у нас, не собираются ли здесь студенты… Гляди, Нюмочка, чтоб не накликали на нас беду. Говорят, что процесс начинается, поэтому вся полиция и жандармерия на ногах.

А в зале окружного суда с затаенным дыханием ожидали начала процесса.

В первых рядах сидели зеленые и синеватые мундиры с начищенными до блеска пуговицами, чиновники разных гражданских ведомств. Несколько дальше, в следующих рядах — господа в визитках и в костюмах всех цветов, со свежайшими воротничками и модными галстуками с булавками, украшенными драгоценными камнями. Запах духов, исходивший от нарядных дам с лорнетами в руках, наполнял весь зал…

Одна из дам была крайне недовольна тем, что пристав привел и посадил в первом ряду жену Бейлиса — высохшую женщину с изможденным потухшим лицом. Отшатнувшись от нее, словно от прокаженной, дама быстро пересела на другой ряд.

В проходах и между рядами нагло шныряли молодые люди в студенческих мундирах и в хорошо подогнанных тужурках, на лацканах были значки с двуглавым орлом.

Солнце давно уже покинуло зенит, и присутствующие в зале начали терять надежду на то, что заседание суда вообще состоится. Более нетерпеливые уходили, потом опять возвращались на свои места, где они оставляли кто платочек, кто книгу, кто пригласительный билет в знак того, что место занято.

— Который уже час? — спросил старый генерал у своего соседа в первом ряду — очевидно, чиновника.

— Больше двух часов, господин генерал.

В этот момент двери у судейского стола шумно раскрылись и появился судебный пристав. Разгладив пышные усы, он провозгласил:

— Прошу встать, суд идет!

И вслед за этими словами появился председатель окружного суда Болдырев — крепкого сложения человек с приподнятыми плечами и широкой раздвоенной бородой. С его жирной шеи свисала массивная тяжелая цепь, которая почти касалась большого стола, обитого материей. Приподняв ее над столом, он тяжело опустился в кресло. За ним вошли и расселись по своим местам судьи, тоже с массивными цепями, поблескивавшими на груди.

Место прокурора занял обвинитель — помощник прокурора Петербургской судебной палаты Оскар Юрьевич Виппер.

В глубине, в креслах для коронованных судей, заняли места представитель Министерства внутренних дел, специально присланный на процесс чиновник по особым поручениям Бенедикт Антонович Дяченко, рядом с ним — прокурор Киевской судебной палаты Чаплинский и другие представители прокуратуры и магистратуры.

Справа от коронованных судей за отдельным столом заняли места присяжные заседатели. Это были в основном простые крестьяне в скромной одежде — в темных кожушках и маринарках неопределенных цветов, с заросшими головами и заросшими лицами, некоторые были подстрижены скобкой. Все они выглядели забитыми, тихими людьми, насильно согнанными из окрестных сел. Кто-то был одет по-городскому, но бедно. Среди них только один чуть-чуть походил на интеллигента — очевидно, это был мелкий городской чиновник.

Гражданские истцы — Шмаков, Замысловский и помощник Шмакова — Дурасевич сели впереди присяжных заседателей, вплотную придвинувшись к их скамьям.

Защитники Бейлиса — Грузенберг, Карабчевский, Григорович-Барский и Зарудный — сидели несколько поодаль.

После того как судебный пристав предложил гражданским истцам отодвинуться от скамей присяжных заседателей, раздраженный Замысловский поднялся и сердито спросил у председателя суда, кто так распорядился. Замысловского поддержал Карабчевский, заявив, что и защитники придерживаются того же мнения, что гражданские истцы не должны сидеть так близко к присяжным заседателям: присяжные заседатели могут услышать все их разговоры.

Председатель вежливо спросил у гражданских истцов, не возражают ли они, чтобы сесть рядом с защитниками. На это Шмаков сердито бросил:

— Поскольку защитник Карабчевский боится, что нас, — он указал на себя, Замысловского и Дурасевича, — могут подслушать присяжные заседатели, то мы боимся, что нас могут подслушать защитники.

Карабчевский рассмеялся и заверил, что разговоры между Шмаковым и Замысловским их не интересуют.

Председатель попросил чиновников успокоиться, и все сели.

Заняли свои места и эксперты, прибывшие на процесс из других городов: московский казенный раввин Мазе, профессора — Бехтерев, Тихомиров, Павлов и другие. Среди них выделялся ташкентский католический ксендз Иустин Пранайтис, сидевший в отдалении от других экспертов.

Журналисты, репортеры разных российских и иностранных газет, находившиеся на втором этаже, напряженно разглядывали в бинокли этого седовласого высохшего старца с заостренным лицом и тонкими-тонкими губами. Очки в золотой оправе скрывали водянистые, бесцветные глаза ксендза. На его заостренных плечах красовалась роскошная сутана, на которой горели ордена. Пранайтис держал перед глазами какую-то книгу и делал в ней пометки толстым карандашом.

Наконец послышался голос председателя, обращенный к судебному приставу:

— Прошу ввести обвиняемого.

Из небольшой двери в углу вывели Менделя Бейлиса и посадили за перегородку, стоявшую на возвышении напротив судебного стола. По обе стороны стали два конвоира с саблями наголо.

Растерявшийся Бейлис глядел в зал. Казалось, он никого не видит — глаза его, черные и глубокие, блуждали поверх притихшей публики, угольно-черная бородка дергалась, губы — дрожали.

Послышалось всхлипывание. Это жена Менделя Бейлиса, сидевшая в первом ряду, прикрыв рот платочком, едва сдерживала рыдания.

В напряженной тишине было слышно, как один из студентиков со значком на лацкане, стоя в проходе, шептал своему приятелю, что он сам видел, как привезли сюда Бейлиса в черной карете, окруженной конным конвоем спереди, по бокам и сзади.

— Тише, — раздалось из зала.

Зазвенел председательский звонок, и Болдырев обратился к Бейлису:

— Вы — мещанин, обвиняемый?

Встав, Бейлис тихо ответил:

— Мещанин.

— Сколько вам лет?

— Тридцать девять.

— Вы постоянно проживаете в Киеве?

— В Киеве.

— Законнорожденный?