Александр Козин - Волжское затмение

— Вы, ребята, не очень-то смотрите… Злой я, — тихо проговорил он. — Это ничего, это нужно. Я хочу, чтоб вы знали. Через два-три дня здесь будет мясорубка, и вам тут делать нечего. Вас я выведу отсюда. За Которосль. Там наши.

— А что будет с городом, дядя Вася? С людьми? — подала робкий голос Даша. — О людях-то подумали?

— Вот я и думаю о людях. О вас, — раздражённо, скороговоркой, проговорил отец. — А вы в благородство играете. Не время, ребята. И не место. Полетят сюда снаряды — поздно будет одумываться!

— Так надо ж людей вострить, отец! — резко и отчаянно развёл руками Антон. — Чтобы уходили из города!

Отец выразительно посмотрел на сына и постучал пальцем по лбу.

— Ты, сынок, туго соображаешь. Вострить надо, да кто слушать-то станет? А то ещё и сдадут…куда следует. Засуетятся только, когда гром грянет. Проверено. Так что, ребята, не дурите, собирайтесь — и пошли. Пока не поздно. Артиллерия не выбирает, кого бить. Вот и думайте.

— А чего мне думать? — выпрямился Антон и решительно сжал губы. — Ты бы на моём месте ушёл? Сбежал бы? Нет, папа. Я остаюсь. Забирай Дашку — ей и впрямь не надо здесь. А я останусь. Ты от них не бегал, так и мне не с руки подличать.

Отец вздрогнул и заморгал. Озадаченно.

— То есть как это — забирай? — раздался тонкий возмущённый Дашкин голосок. — Я что — кукла? Это что ещё такое?

Антон ошалело обернулся к ней. А Василий Андреевич, вскочил и нервно заходил по комнате.

— Вот вы, значит, как! Ого! — тряс он головой и ерошил стриженые волосы. — Вот так раз! Ох, и всыпал бы я вам… Да поймите, поймите же, черти полосатые, дурачьё, вы же погибнете здесь! Погибнете и никому не поможете! Ну что, вот что вы здесь будете делать, когда мы из пушек начнём садить? Всерьёз? По всему городу? Ну?

— Не знаю, — тихо и упрямо проговорил Антон. — Но я никуда отсюда не уйду. Это мой город. И пусть твои горе-вояки хорошо подумают, по кому они тут будут садить из пушек, — и медленно поднялся из-за стола.

— Дурак ты! — вскричал отец и топнул ногой. — Не подумают они! Потери будут считать потом. Если вообще будут! Это война, и благородничать тут никто не станет. А ты дурак. Дурак, — и отец, зло улыбнувшись, развёл руками.

— Твоё воспитание, папа, — пожал плечами Антон.

Отец, сжав губы, отвернулся к окну. И замолк. Запас увещевающих слов у него иссяк и, видимо, очень хотелось перейти на другие — ругательные. Но Василий Андреевич не дал себе такой воли. Просто стоял у окна и молчал под сотрясающий гул канонады с Которосли.

— Дашка, — повернулся Антон, понимая, что от отца он больше ничего не услышит. — А ты… Ты зря. Ты иди. С отцом. Тебе и впрямь незачем рисковать-то. Тут ведь вон что… — и Антон мельком покосился на отца. — Он же прав. Если по уму. Это по совести мы с ним не сойдёмся, а по уму — уходить тебе надо…

— Что я слышу! — горько и ехидно покачал головой отец, повернувшись к ним. — Умные речи Антона Каморина! Во диковина-то! Давай, Дашутка, решайся. Мне его не переупрямить, силы не те уже. А глядя на тебя и он, может, одумается…

— Мы… — тихо выговорила Даша и запнулась. — Мы останемся, дядя Вася. Я Антона не брошу. Пусть будет, что будет… — она резко вздохнула и зажмурилась. Антон, поглупев лицом, глядел на неё с ошеломлением, восхищением и благодарностью. Взял и крепко сжал её узкую тёплую ладошку. Даша смущённо улыбнулась.

— Папа, мы понимаем, но… — тихо начал было Антон.

— Да ни черта вы не понимаете, — сварливо оборвал его отец. Помолчал, покусал губы и вновь заговорил, будто бы оправдываясь и призывая ребят в союзники. — Очень хочется ошибиться… Очень хочется. Но плохо всё, ребятки. Очень хреново. Нет у нас сейчас сил взять и выбить их из города. И негде взять пока. А те, что есть… — он скривился и махнул рукой. — В общем, дрянь пока дело. Историю учили? Помните, как города измором брали? Вот что-то похожее пока и будет. Силой вас увести не могу, но прошу вас: решайтесь. Времени мало. А в вас… — и Василий Андреевич тяжко вздохнул. — В вас и жизнь моя и смысл её, кажется… Иначе зачем бы всё это было начинать? А, ладно. Мне пора.

— Погоди, — осторожно взял отца за локоть Антон. — Ну куда ты сейчас пойдёшь? Пережди до сумерек, всё легче…

— Не легче. В сумерках бдительность обостряется. Тоже мне, разведчик, — съехидничал Василий Андреевич. — И ждут меня. Дисциплина, ничего не попишешь…

— Так ты теперь, значит… — пристально взглянул на него Антон.

— Да. Служу в Красной армии, — коротко улыбнулся отец. — Ну, до скорой встречи. И думайте, ребята. Думайте.

Антон и Даша так и стояли, взявшись за руки. Василий Андреевич обнял их одной охапкой, поцеловал в макушки.

— Черти вы мои, черти… Всё. Счастливо. Не провожать. Это приказ.

И исчез. Бесшумно. Не скрипнула дверь. Не стукнул засов. Судя по всему, он ушёл огородом, через забор. А Даша и Антон, не разнимая рук, стояли и молчали. Грохнул гулко, раскатисто у Которосли снаряд. Звякнуло в окнах. Загудело на чердаке. Вздрогнули. Глянули друг на друга ошеломлённо и растерянно.

— Антон… Это правда? Мы правда можем погибнуть? — прошептала Даша.

Антон через силу кивнул и заглянул ей в глаза. Тревожные и испуганные.

— Дашка, но ты-то что? Тебе-то зачем? Почему ты с ним не ушла?

Девушка вздрогнула и заморгала. Повлажнели глаза. Намокли ресницы.

— Я, Антон, думала…что мы вместе теперь. Мы заодно. Где ты, там и я. Что бы ни было… Я думала, у нас с тобой так. А ты… — и дрогнули её бледные припухлые губы.

— Дашка… Дашка… — сухим и дрожащим голосом твердил Антон, мягко и крепко обнимая её. И — вот удивительно! — от её нежного тепла он успокаивался. Унималась нервная дрожь, прибавлялось сил. — Дашенька…

Долгого, чувственного поцелуя у них сразу не получилось. С громким чмоком сорвались губы. Посмотрели они друг на друга смущённо и рассмеялись бесшумно. И опять потянулись, прижались, прильнули друг к другу. Яростно стучали на стене ходики. Бешено, часто и, казалось, всё ближе и ближе, рвались в городе снаряды. Трясся и стонал дом. Не смолкала отдалённая пулемётная и винтовочная стрельба. А они так и стояли посреди комнаты, слившись воедино. Вздрагивали, разнимались на миг — и снова тонули друг в друге. Так было не страшно. Так — хоть сейчас умереть.

Город крупно трясло уже шестой день. Он глох, корчился и горел. В воздухе густо стояла гарь и пыль. Небо казалось чёрно-серым, и на улицах стояли чуть подсвеченные бликами пожаров сумерки. Перхуров приостановился у окна, глянул вниз, на Варваринскую улицу и замер в лёгком ошеломлении. В чёрной, трепещущей на ветерке рясе, высоко и гордо неся на голове белый клобук, посверкивая орденами на груди, к подъезду приближался важный старик с длинной седой бородой. На небольшом расстоянии за ним следовали два рослых плечистых монаха в рясах поскромнее, из грубой, жёсткой материи, в чёрных скуфейках на головах.