Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я дёрнулся, как от удара плетью:

— Это мне не нужно, — ответил устало. — При дворе оказалось достаточно людей, ядовитых, как змеи. Труднее было отделить виновных от оклеветанных. Но все взвешено, я выслушал всех и дал возможность оправдаться каждому.

— Тогда зачем я нужен тебе? Хочешь, чтобы завтра пришел посмотреть на казни? — Сарпедон вяло покачал головой. — Делай со мной что хочешь — я не пойду.

Здесь я мог быть уверен — так и будет. Мой податливый, как воск, брат при случае оказывался упрямее меня самого.

— И этого мне не надо, Сарпедон, — вздохнул я. — Просто мне невыносимо быть одному.

Он удивленно вскинул глаза. Я печально усмехнулся:

— Разве я не приходил к тебе раньше? Всегда, когда мне было плохо, я шел к тебе! В детстве, когда мать наказывала меня, перед трудным походом, после испытаний в священной роще… Почему ты удивлен, что я опять пришел к тебе? Что легло между нами? Корона? Или смазливый мальчишка, расчетливый, как ханаанейский купец?

Я придвинулся ближе к Сарпедону. Тот невольно вскинул руку, чтобы заслониться от возможного удара.

— Ты никогда не боялся меня, Сарпедон. И ты знаешь, что я никогда не трону тебя! — прошипел я сквозь стиснутые зубы. — Что я такого совершил, что ты считаешь меня чудовищем?!

Сарпедон молчал, испуганно глядя на меня. Тело его по-прежнему было напряжено. Он весь подобрался, как дикая кошка перед гончей.

Я не выдержал. Озлобление, гнев, страх, все эти дни бывшие в узде, враз прорвались и навалились на меня. Я вскочил, взвизгнув, схватил легкий египетский столик, запустил им в стенку:

— Да чтобы это змеиное гнездо сгорело до основания со всеми его обитателями!!! — крикнул я и, повалившись на пол, разрыдался.

— Минос?! Перестань, Минос!!! Ате овладела тобой!!! — Сарпедон сорвался с постели, кинулся было ко мне, но, услышав голоса рабов, выскочил из опочивальни.

— Вон отсюда! И не смейте соваться без моего приказания!!! Распустились!!! — крикнул он властно.

И сам назад не вернулся, пока я не успокоился и не позвал его.

Все правильно.

Я царь.

Пора запомнить это. Я должен быть силен и величественен, как отец мой. Наверно, Зевс Лабрис тоже ворочается ночами на своем ложе, не в силах заснуть. И ему тоже бывает одиноко до крика. Но никто не видит, как он сутулится под бременем власти.

И я должен стать таким же…

Ибо царь должен отречься от самого себя.

Привычно оставив внизу своих спутников, я поднялся к пещере на Дикте. Не было со мной ни меча, ни лампы, ни факела. Семнадцать раз спускался и поднимался я этой скользкой и запутанной тропой, на которой каждое неосторожное движение могло стоить мне жизни, и все же возвращался цел и невредим. Доколе я нужен Зевсу, он оберегает мою жизнь.

Я приходил в эту пещеру юный, окрыленный радостью предстоящей встречи с любимым отцом и исполненный страха, что не справлюсь с его приказами и потеряю его приязнь. Являлся зрелый, уверенный в себе, гордый силой своей и осознанием власти над богатейшим и могущественнейшим царством. И теперь — старый, подобный вьючному ослу, который привычно влачит свою ношу и знает, что только смерть избавит его от поклажи.

У меня не было причин для радости перед этой встречей. Последнее девятилетие оказалось тревожным. Земля несколько раз дрожала, а совсем недавно в бурю погиб большой флот, посланный нами к берегам Та-Кемет. Мне ли не понимать, что это значило? Бесконечная распря отца моего Зевса и дяди Посейдона-Потния вспыхивала с новой силой. Они делили власть над моим царством. И каждый раз их вражда дорого обходилась Криту.

Дойдя до дна пещеры, я, закутавшись в синий плащ из грубо спряденной шерсти, опустился на колени и начал призывать божественного отца своего Зевса, покуда он не явился. Как всегда, все вокруг озарилось светом. Сразу исчез сырой холод, в воздухе запахло розами и амброзией. Проворные, прекрасные юноши установили низенький столик и резные позолоченные кресла, постлали под ноги искусно сотканные ковры, покрытые неземной красоты цветами. Моя вечно юная сестра Геба поставила перед нами тарелку, наполненную сушеными финиками, быстро, однако без суеты, натерла на медной терке козий сыр, и, смешав его с мукой и медом, растворила в вине. Разлив напиток по тяжелым золотым, работы самого Гефеста, двуручным канфарам с искусно чеканенными орлами, скромно стала поодаль, готовая служить нам.

Разрешив мне подняться с колен, Зевс кивнул на кресло.

— Сядь, сын мой, Минос.

Я подчинился. Геба, повинуясь знаку Громовержца, подвинула мне большой золотой таз, полила на руки из изящного кувшина и подала канфар.

— Укрепи силы свои едой и питьем, — привычно предложил отец.

Ему всегда было проще вести беседы за столом. Мне же это мешало, но, помня, что я всего лишь смертный (хоть и зовет он меня сыном), никак не перечил ему. Сейчас угощение раздражало меня больше обычного. Тем не менее, я сдержался. Пригубил смесь и выжидающе посмотрел на Зевса.

Отец почувствовал мой строптивый настрой и решил, что из меня надо выбить кислую шерсть. Он принялся рассказывать о последних происшествиях на Олимпе. Я делал вид, что внимательно слушаю, и улыбался в нужных местах. Но мысли мои были весьма далеки от страданий Гефеста, взревновавшего свою блудливую жену Афродиту к Аресу; и от того, как искусно удалось ему уловить любовников на ложе и накрыть их прочнейшею сетью, которую даже буйный Эниалий [39] Эниалий — один из эпитетов Ареса. , владыка битв, не мог разорвать. Я равнодушно пропустил мимо ушей и подкрепленные многозначительным взглядом слова отца, что в этом деле не обошлось без моего блистательного тестя, Гелиоса, который, собственно, и возбудил ревность вечно занятого Гефеста.

На сердце моем было по-прежнему тяжело.

Зевс, наконец, почувствовал, что лучше сразу говорить о деле. Он дал Гебе знак убрать угощение и, облокотившись на столик, внимательно посмотрел на меня пронзительно-голубыми глазами.

— Я надеюсь, любимый сын мой, что ты по-прежнему тверд в помыслах и намерениях и верен мне?

Какое неподъемное бремя взгромоздит он на мои плечи в этот раз? Мне не хотелось, чтобы Зевс узнал, сколько желчи вмещает в себя сосуд моей души, и я поспешно ответил:

— Как может быть иначе?! Ведь ты, всеблагой отец мой, не оставляешь меня милостью своей! — мне стало противно, настолько неестественно-елейным казался собственный голос. Но отец благосклонно кивнул, позволяя продолжать. И я решился. — Знамения последних лет недобры, и сердце говорит мне, что Посейдон, Владыка морей, опять поднялся против твоего справедливого владычества, — я с трудом сохранил на лице почтительное выражение. — Распри Зевса с Посейдоном всегда дорого стоили моему царству!